Перевод Т. Аксель и О. Молочковского





     В  тот  вечер  советник  Томса  кейфовал  и,  нацепив  радионаушники, с

благодушной  улыбкой слушал славянские  танцы  Дворжака. "Вот это музыка!" -

удовлетворенно приговаривал он.  Вдруг на улице что-то дважды хлопнуло, и из

окна на  голову советника  со звоном посыпались  стекла. Томса жил  в первом

этаже.

     Советник поступил  так,  как  поступил  бы  каждый из нас: он несколько

секунд  подождал, что  будет дальше, потом  снял наушники и со строгим видом

огляделся: что  такое произошло?  И только после этого  перепугался, увидев,

что окно,  у которого он сидел,  прострелено в двух местах, а дверь напротив

расщеплена и в ней  засела пуля.  Первым побуждением  Томсы было  с  пустыми

руками выбежать на улицу и схватить преступника за шиворот. Но когда человек

в летах и ему свойственна известная степенность, он обычно пропускает первый

импульс  и  действует уже по второму. Поэтому  Томса кинулся  к  телефону  и

вызвал полицейский участок.

     -  Алло,  срочно  пошлите  кого-нибудь  ко  мне.  На  меня  только  что

покушались.

     - А где это? - осведомился сонный и апатичный голос.

     - У меня дома! - вскипел Томса, словно полиция  была в чем-то виновата.

- Это  же безобразие - ни с того ни  с  сего стрелять в мирного  гражданина,

который сидит у себя дома. Необходимо строжайшее расследование! Этого еще не

хватало, чтобы...

     - Ладно, - прервал его сонный голос. - Пошлем кого-нибудь.

     Советник  сгорал от  нетерпения; ему казалось, что этот кто-то  тащится

целую  вечность.  А на самом деле уже через  двадцать  минут  к нему  явился

рассудительный полицейский инспектор и с  интересом  осмотрел  простреленное

окно.

     - Кто-то выстрелил в окно, сударь, - деловито объявил он.

     - Это я  и без вас  знаю, - рассердился Томса.  -  Ведь я сидел  тут, у

самого окна.

     -  Калибр семь миллиметров, - заметил инспектор, выколупывая ножом пулю

из двери.  - Похоже, что из армейского револьвера старого образца.  Обратите

внимание, этот тип  должен был влезть на забор.  Стой  он на тротуаре,  пуля

пролетела бы выше. Значит, он целился в вас, сударь.

     - Это замечательно! -  с  горечью отозвался Томса. - А я  было подумал,

что он просто хотел угодить в дверь.

     - Кто  же это сделал? - осведомился  инспектор, не давая  сбить себя  с

толку.

     -  Извините,  я не  могу  дать  вам  его  адрес,  -  иронически ответил

советник. - Я этого господина не видел и позабыл пригласить его в дом.

     - М-да, дело не так-то просто, - невозмутимо сказал инспектор.  - Ну, а

кого вы подозреваете?

     У Томсы уже лопалось терпение.

     -  Что значит  подозреваю!  -  воскликнул  он  раздраженно.  -  Молодой

человек, я ведь не видел этого мерзавца. Даже если бы он постоял там, ожидая

от меня воздушного поцелуя, в темноте  я его все равно не узнал бы.  Знай я,

кто он такой, стал бы я вас беспокоить, как вы думаете!

     -  Ну да,  - успокоительно отозвался  инспектор. - Но, может  быть,  вы

вспомните, кому ваша смерть  могла быть выгодна, кто хотел бы вам отомстить?

Учтите, это  не грабеж. Грабитель  не  стреляет без  крайней  необходимости.

Может быть, у вас есть враги? Вот об этом вы и скажите, а мы расследуем.

     Томса смутился: об этой стороне дела он не подумал.

     - Понятия не имею, - неуверенно начал он, мысленным взором окидывая всю

свою тихую жизнь чиновника и старого холостяка.  - Откуда бы у меня  взялись

враги?  -  продолжал он с удивлением. - Честное слово, я  ни одного не знаю.

Нет, это исключено. - И он покачал головой. - Я ведь ни с кем не встречаюсь,

живу замкнуто, никуда не хожу, ни во что не вмешиваюсь... За что мне мстить?

     Инспектор пожал плечами.

     - Я тем  более не  знаю,  сударь.  Но, может быть, к завтрашнему дню вы

вспомните? Вы не боитесь оставаться здесь?

     - Нет, не боюсь, - сказал Томса и задумался.

     "Странное  дело, -  смущенно твердил он себе, оставшись один -  почему,

да, почему в  меня стреляли? Ведь я живу прямо-таки отшельником.  Отсижу  на

службе  и  иду домой... у  меня и знакомых-то  нет!  Почему же  меня  хотели

застрелить?" - удивлялся он. В душе росла горечь от  такой несправедливости.

Ему становилось жаль самого себя. "Работаю как вол,  - думал он, - даже беру

работу  на  дом,  не  расточительствую, не  знаю никаких радостей, живу, как

улитка в раковине, и  вдруг, бац! Кому-то вздумалось пристукнуть меня. Боже,

откуда  у людей такая беспричинная злоба?"  Советник был изумлен и подавлен.

"Кого я обидел? Почему кто-то так неистово ненавидит меня?"

     "Нет, тут, наверное, ошибка,  -  размышлял  он, сидя на кровати с одним

ботинком в руке. -  Ну,  конечно, меня спутали с кем-то.  С тем, кому хотели

отомстить.  Да, это  так,  - решил  он  с облегчением.  -  За  что,  за  что

кто-нибудь может ненавидеть именно меня?"

     Ботинок вдруг выпал из руки советника. Не без смущения он вспомнил, как

недавно сболтнул страшную глупость: в разговоре со знакомым, неким Роубалом,

допустил  бестактный намек  на  его  жену.  Всему  свету известно,  что жена

изменяет Роубалу и путается с кем попало; да и сам Роубал знает, но не хочет

подавать виду.  А я, олух  этакий,  так  глупо  брякнул об этом!.. Советнику

вспомнилось,  как Роубал с трудом перевел дыхание и стиснул кулаки. "Боже, -

ужаснулся Томса, - как я обидел человека! Ведь  он безумно  любит свою жену.

Я,  конечно,  попытался перевести  разговор на  другую тему, но  как  Роубал

закусил губу! Вот уж у кого есть  причина меня ненавидеть! Конечно, не может

быть и речи о том, что в меня стрелял он. Но я бы не удивился, если..."

     Томса оторопело  уставился  в пол. "Или вот, например, мой портной... -

вспомнил он с тягостным чувством, - пятнадцать лет он  шил на меня,  а потом

мне сказали,  что у него  открытая форма туберкулеза. Понятное  дело, всякий

побоится  носить платье, на которое кашлял чахоточный. И я  перестал  у него

шить.  А  он  пришел  просить,  сижу,  мол, без  работы,  жена  болеет, надо

отправить детей в деревню...  не  удостою ли я его  вновь своим доверием.  О

господи, как  он  был бледен  и как болезненно  обливался  потом!  "Господин

Колинский,  - сказал я ему, - ничего не выйдет, мне нужен портной получше, я

был  вами  недоволен". - "Я  буду  стараться, господин Томса",  - умолял он,

потный от испуга и растерянности, и чуть  не  расплакался. "А я,  - вспомнил

советник,  -  я спровадил  его,  сказав:  "Ну, там  видно  будет",  - хорошо

известная  беднякам фраза! Портной  тоже  может меня ненавидеть, - ужаснулся

советник, -  ведь  это  страшно:  просить  кого-нибудь о  спасении  жизни  и

получить такой бездушный отказ! Но что мне было делать? Я знаю, он в меня не

стрелял, но..."

     У советника становилось все тяжелее на душе. Вспомнилось еще кое-что...

"Как это было нехорошо, когда я  на службе взъелся  на нашего курьера. Никак

не мог найти один документ, ну, и вызвал этого старика, накричал на него при

всех,  как  на мальчишку. Что, мол, за  беспорядок, вы  идиот, во всем здесь

хаос, надо  гнать  вас  в шею!..  А документ потом нашелся  у  меня в столе!

Старик тогда даже не  пикнул, только  дрожал и моргал  глазами..." Советника

бросило в жар. "Но ведь не следует извиняться перед подчиненными, даже  если

немного  обидишь их,  - успокаивал  он себя. - Как, должно быть, подчиненные

ненавидят  своих  начальников.  Ладно, я подарю  этому  старику какой-нибудь

старый костюм... Нет, ведь и это его унизит..."

     Советник уже  не мог лежать  в постели, одеяло  душило  его. Он сел  и,

обняв колени, уставился  в  темноту;  мучительные  воспоминания  не покидали

его... "Или, например, инцидент  с молодым сослуживцем Моравеком;  Моравек -

образованный человек, пишет стихи. Однажды  он  плохо составил  письмо,  и я

сказал  ему: "Переделайте, коллега!" И  хотел бросить  эту бумагу на стол, а

она упала  на пол, и Моравек нагнулся, покраснев до ушей... Избил бы себя за

это!  -  пробормотал советник. -  Я же люблю этого юношу, и так его унизить,

пусть даже неумышленно!.."

     В памяти Томсы всплыло еще  одно лицо: бледная, одутловатая  физиономия

сослуживца  Ванкла. "Бедняга Ванкл, он хотел  стать начальником вместо меня.

Это дало бы ему  на  несколько сотен в  год больше,  у него шестеро детей...

Говорят, он  мечтает отдать свою  старшую  дочь  учиться  пению,  а денег не

хватает. И  вот  я обогнал  его по службе, потому  что он такой  тяжелодум и

работяга. Жена у него злая,  тощая, ожесточенная вечными  нехватками. В обед

он жует сухую булку..."

     Советник тоскливо задумался. "Бедняга Ванкл, ему  должно  быть  обидно,

что я,  одинокий,  получаю больше,  чем он. Но  разве я  виноват? Мне всегда

бывает неловко, когда этот человек укоризненно глядит на меня..."

     Советник потер вспотевший лоб.  "Да, - сказал он себе,  - а вот на днях

кельнер  обсчитал меня на несколько крон. Я вызвал владельца ресторана, и он

немедля уволил этого кельнера. "Вор!  - кричал он.  -  Я  позабочусь  о том,

чтобы никто во  всей  Праге не взял вас на работу!" А  кельнер не сказал  ни

слова, повернулся и пошел. Тощие лопатки вздрагивали у него под фраком..."

     Советнику не сиделось на постели.  Он  пересел к радиоприемнику и надел

наушники. Но  радио  молчало, была безмолвная ночь, тихие ночные часы. Томса

опустил  голову  на руки и  стал  вспоминать людей, встреченных им  в жизни,

непонятных  маленьких  людей,  с  которыми  он  не  находил общего языка и о

которых прежде никогда не думал.

     Утром, немного бледный и растерянный, зашел он в полицейский участок.

     -  Ну,  что,  -  спросил  инспектор,  -  вспомнили  вы, кто  вас  может

ненавидеть?

     Советник покачал головой.

     - Не знаю, - нерешительно сказал он. - Таких людей столько, что... - Он

безнадежно махнул  рукой.  -  Кто из нас знает; сколько человек он обидел...

Сидеть у окна я больше не буду. И, знаете, я пришел попросить вас прекратить

это дело...



     1928