Г.К. Честертон



                   Корни мира





   Жил-был на свете мальчик, которому разрешали рвать цветы

в саду, но не разрешали вырывать их с корнем. А в этом саду

как на грех рос один цветок - немного колючий, небольшой,

похожий на звезду, - и мальчику очень хотелось вырвать его с

корнем. Опекуны его и наставники были люди основательные и

дотошно объясняли ему, почему нельзя вырывать цветы. Как

правило, доводы их были глупы. Однако еще глупее был довод

мальчика:  он считал, что в интересах истины надо вырвать

цветок и посмотреть, как он растет. Дом был тихий, люди там

жили не слишком умные, и никто не догадался сказать ему, что

в мертвом растении вряд ли больше истины, чем в живом. И

вот однажды, темной ночью, когда облака скрыли луну, словно

она слишком хороша для нас, мальчик спустился по старой

скрипучей лестнице и вышел в сад. Он повторял снова и

снова, что вырвать этот цветок - ничем не хуже, чем сбить

головку с репейника. Однако он сам себе противоречил,

потому что шел крадучись, петлял в темноте и не мог

отделаться от странного чувства:  ему казалось, что завтра

его распнут, как святотатца, срубившего священное дерево.

   Может быть, его и распяли бы, не знаю; но ему не удалось

провиниться. Цветка он не вырвал, как ни старался. Он

вцепился в него и тянул, и тянул, но цветок цеплялся за

землю, словно вместо корней у него были железные крючья. А

когда мальчик потянул в третий раз, что-то загрохотало за

его спиной, и то ли нервы, то ли совесть (которой он не

признавал) заставили его обернуться. Дом был черный на

черном фоне неба, но, вглядевшись пристальнее, он увидел,

что очертания его изменились, потому что упала большая

кухонная труба. С перепугу он потянул снова и услышал, как

вдалеке в обвалившейся конюшне ржут лошади. Тут он помчался

домой и зарылся в постель. Назавтра оказалось, что кухня

рухнула, есть нечего, две лошади убиты, а три покалечены.

Но мальчик не утратил яростного любопытства и под вечер,

когда туман с моря скрыл и сад, и дом, снова отправился к

несокрушимому цветку. Он вцепился в него и стал тянуть, как

тянут канат, но цветок не шелохнулся. Зато сквозь туман

донеслись душераздирающие крики. Рухнул королевский дворец,

исчезли береговые башни, и половина большого приморского

города сползла в море. Он испугался и на время оставил

цветок в покое. Но, достигнув совершеннолетия, - к тому

времени город был понемногу восстановлен, - он прямо сказал

народу:  "Покончим, наконец, с этим идиотским цветком. Во

имя Истины - вырвем его!" Он собрал сильных людей, словно

готовился встретить захватчика, и они, вцепившись в

растение, тянули день и ночь. Китайская стена обрушилась на

протяжении сорока миль. Рассыпались пирамиды. Как кегля,

свалилась Эйфелева башня, пришибая парижан; статуя Свободы

упала лицом вниз и нанесла немалый ущерб американскому

флоту. Собор святого Павла убил всех журналистов на

Флит-стрит, а Япония побила свой прежний рекорд по

землетрясениям. Кое-кто считал, что последние два события

нельзя считать несчастьями в строгом смысле слова, но сейчас

я не буду вдаваться в подробности. Для моего повествования

важно одно:  к концу первых суток разрушилась добрая

половина цивилизованного мира, а цветок стоял как вкопанный.

   Чтобы не утомлять читателя, я опущу многие подробности

этой правдивой истории и не стану описывать, как в дело

пустили слонов, а потом машины. Цветок не двигался, хотя

луна забеспокоилась и с солнцем стало твориться что-то

неладное. В конце концов вмешался род человеческий и - как

всегда, в последнюю минуту - устроил революцию. Но еще

задолго до этого наш мальчик, достигший преклонных лет,

махнул рукой на свою затею и сказал наставникам:  "Вы

приводили много мудреных и бессмысленных доводов. Почему вы

не сказали мне просто, что этот цветок невозможно вырвать, а

если я попытаюсь, я разрушу все на свете?"

   Все, кто пытался во имя науки с корнем вырвать религию,

очень похожи, мне кажется, на этого мальчика. Скептикам не

удалось вырвать корни христианства; зато они вырвали корни

винограда и смоковницы, уничтожили сад и огород.

Секуляристам не удалось сокрушить небесное, но прекрасно

удалось сокрушить все земное.

   Незачем громоздить доказательства, чтобы убедить в

немыслимости веры. Вера немыслима сразу, с самого начала.

В лучшем случае скептики скажут, что мы должны отказаться от

веры, потому что она безумна. Но мы приняли ее как безумие.

В сущности, мы в этом смысле согласны с нашими противниками;

однако, сами противники никак не могут от нее отказаться, не

могут забыть о ней. Они стараются ее сокрушить, это им не

удается, но они не отстают и по ходу дела сокрушают все

остальное. Все ваши каверзные вопросы не нанесли вере ни

малейшего ущерба. Но, может быть, вас утешит, что вы

нанесли немалый ущерб здравому смыслу и нравственности.

   Те, кто спорит с нами, не убедили нас - мы верим, как

верили. Но себя они убедили подчиниться любой доктрине,

проповедующей отчаяние и безумие. Нас нельзя убедить, что

человек не создан по образу и подобию Божьему (отметим,

кстати, что этот взгляд так же догматичен, как наш). Но те,

кто в это верит, убедили себя, навязали себе нечеловеческую,

невыносимую догму и не смеют теперь считать мерзавца

мерзавцем или восхищаться человеком, который встанет против

него. Сторонники эволюции не убедят нас, что Бога нет, -

Бог может действовать и постепенно. Но себя они убедили в

том, что нет человека. Все на свете вырвано с корнем, кроме

цветка. Титаны не достигли неба - зато опустошили землю.