Роберт Янг Девушка-одуванчик Перевод Ю. Гершевич и Д. Жукова Увидев на холме девушку, Марк вспомнил стихотворение Эдны Сент-Винсент Миллс (1). Оно пришло ему в голову, наверное, потому, что девушка стояла на солнце и ветер трепал ее волосы - золотистые, как цветок одуванчика; а может быть, и потому, что старомодное белое платье обвилось вокруг ее стройных ног. Во всяком случае, Марк был уверен, что она непонятным образом перенеслась из прошлого в настоящее. Первое впечатление оказалось ошибочным: как потом выяснилось, она явилась не из прошлого, а из будущего. Он вскарабкался на холм и, тяжело дыша, остановился позади нее. Она еще не видела его, и он думал, как заговорить с ней, не испугав. Пытаясь придумать что- нибудь, он достал трубку, набил ее и разжег, прикрывая от ветра ладонями. Подняв голову, он увидел, что девушка уже стоит к нему лицом и с любопытством разглядывает его. "Марк медленно подошел к ней, остро чувствуя близость неба и наслаждаясь дующим в лицо ветром. Он подумал, что ему следует почаще совершать прогулки. До холма он шел лесом, а теперь лес, уже тронутый кое-где огненными красками осени, раскинулся далеко внизу, а за лесом виднелось маленькое озеро со стандартным домиком на берегу и мостками для ловли рыбы. Когда жену Марка неожиданно вызвали в суд - она была присяжным заседателем, - ему пришлось проводить оставшиеся две недели летнего отпуска в одиночестве. Днем он ловил рыбу с мостков, а прохладными вечерами - читал, сидя у большого камина в гостиной. Через два дня размеренное существование ему приелось; он отправился побродить по лесу, вышел к холму, поднялся на него и увидел девушку. Подойдя поближе, он увидел, что глаза у нее голубые-голубые, как небо, на фоне которого вырисовывался ее силуэт. Лицо у нее было юное, нежное, прелестное. Он с трудом подавил желание протянуть руку и погладить девушку по щеке, обласканной ветром; он почувствовал, как дрожат кончики пальцев. Да ведь мне сорок четыре, а ей едва ли больше двадцати, подумал он. О господи, что на меня нашло! - Любуетесь видом? - спросил он громко. - О да, - сказала она, повернулась и восторженно всплеснула руками. - Это же просто чудесно! Марк посмотрел в ту же сторону. - Да, - сказал он. - Да. Внизу, у подножия холма, снова начинался лес. Теплые сентябрьские краски его захлестнули всю долину, стиснули деревушку, видневшуюся невдалеке, и сошли на нет у самой границы городских предместий: А вдали таял в дымке зубчатый силуэт Коув-сити, похожий на расползшийся средневековый замок - в дымке он казался каким-то совсем невещественным, сказочным. - Вы тоже из города? - спросил он. - Пожалуй, - ответила она и улыбнулась. - Я из того Коув-сити, который старше этого на двести сорок лет. По улыбке девушки он понял, что она и не надеется убедить его, но что в глубине души ей было бы приятно, если бы он притворился, будто верит ее словам. Он тоже улыбнулся. - То есть из города две тысячи двухсот первого года нашей эры? - сказал он, - Должно быть, город к тому времени неимоверно вырос? - Да, вырос, - сказала она. - Теперь это часть гигантского города, который доходит до этого самого места. - Она показала на опушку леса у подножия холма. - Две тысячи сороковая улица проходит прямо через ту кленовую рощицу, - продолжала девушка. - Видите вон те белые акации? - Да, - сказал он, - вижу. - Там теперь новая площадь. И на ней такой большой магазин самообслуживания, что его за полдня еле обойдешь. Там можно купить все - от аспирина до аэрокаров. А рядом с магазином, там, где у вас буковая роща, большой магазин готового платья, в котором продаются новейшие творения ведущих модельеров. Платье, которое на мне, я купила сегодня утром. Оно простенькое и красивое, правда? Красивое... На нее что ни надень, все будет красиво. Но Марк все-таки взглянул на платье. Оно было сшито из незнакомого материала, явно синтезированного из морской пены и снега. На какие только чудеса не способны фабриканты синтетических тканей... и каких только небылиц не придумывают молоденькие девушки! - Наверно, вы прибыли сюда на машине времени, - сказал Марк. - Да, папа изобрел такую машину. Марк пристально посмотрел на нее. Он никогда не видел такого самообладания - хоть бы чуточку покраснела. - И часто вы бываете здесь? - Да. Это мои любимые координаты во времени и пространстве. Порой я стою здесь часами, смотрю в насмотреться не могу. Позавчера я увидела кролика, вчера - оленя, а сегодня - вас. - Но как же это так - вчера, - спросил Марк, - если вы всякий раз возвращаетесь в то же самое время? - А, я понимаю, что вы хотите сказать. Дело в том, что течение времени действует на машину, как и на все другое, и чтобы вернуться в те же самые координаты, нужно переводить машину назад каждые двадцать четыре часа. Но я этого никогда не делаю, потому что мне больше нравится возвращаться в разные дни. - Ваш папа когда-нибудь бывал здесь с вами? Высоко над головой лениво проплывал гусиный клик, и девушка некоторое время следила за ним. - Папа болен, - сказала она наконец. - А ему бы так хотелось побывать здесь... Но я рассказываю ему обо всем, что вижу, - поспешно добавила она, - а это почти то же самое. Будто он сам бывает тут, Правда? Во взгляде ее сквозило такое желание услышать подтверждение, что это тронуло его до глубины души. - Разумеется, - сказал он, а потом добавил: - Как замечательно, должно быть, иметь машину времени. Она кивнула с серьезным видом. - Щедрый дар людям, которые любят природу. В двадцать третьем веке таких красивых лугов осталось совсем немного. Он улыбнулся. - Не так уж много их и в двадцатом веке. Я бы сказал, что этот уголок своего рода уникум. Надо почаще приходить сюда. - Вы живете неподалеку? - спросила девушка. - Я живу в домике милях в трех отсюда. Считается, что я в отпуске, но получается что-то не то. Жена исполняет свои обязанности присяжного заседателя в суде и потому не могла поехать со мной. Откладывать отпуск было уже поздно, вот и приходится мне быть чем-то вроде Торо (2) поневоле. Меня зовут Марк Рандольф. - А я Джулия, - сказала она. - Джулия Данверс. Имя идет ей. Идет так же, как и белое платье, голубое небо, холм и сентябрьский ветер. Наверное, она живет в маленькой деревушке в лесу... Если ей хочется выдавать себя за человека из будущего, то это ее дело. Гораздо важнее чувства, испытанные им при первом взгляде на нее, и нежность, которая охватывает его всякий раз, когда он смотрит на ее хорошенькое личико, - Чем вы занимаетесь, Джулия? - спросил он. - Или вы еще учитесь в школе? - Я учусь на секретаря, - сказала Джулия. Выставив вперед ногу, она сделала изящный пируэт и сложила руки на груди. - Стать секретарем - моя мечта, - продолжала она. - Ведь это просто чудесно - работать в большом важном учреждении и записывать, что говорят важные люди. Вы бы хотели, чтобы я была вашим секретарем, мистер Рандольф? - Очень бы хотел, - ответил он. - Моя жена была моим секретарем еще до войны. Вот тогда-то мы и встретились. И зачем я рассказываю ей об этом? - подумал Марк. - Она была хорошим секретарем? - Превосходным. Мне было жаль терять такого работника. Но, потеряв ее как секретаря, я приобрел жену, так что вряд ли это можно назвать потерей. - Да, нельзя. Ну, а теперь мне пора возвращаться, мистер Рандольф. Папа ждет моих рассказов о том, что я видела сегодня, да и ужин надо готовить. - Вы придете завтра? - Наверное, приду. Я бываю здесь каждый день. До свидания, мистер Рандольф. - До свидания, Джулия, - сказал он. Он смотрел, как девушка легко сбежала вниз по склону холма и исчезла в кленовой роще, где через двести сорок лет должна будет проходить две тысячи сороковая улица. Он улыбнулся и подумал, что это за очаровательный ребенок. Как, наверное, прекрасно быть таким неиссякаемо любознательным и жизнерадостным. Марк особенно высоко ценил эти качества, потому что сам был лишен их. В двадцать лет он был серьезным юношей и учился в юридической школе; в двадцать четыре у него была своя практика, хотя и небольшая, но отнимавшая у него все время... нет, не все. Когда он женился на Анне, в его жизни наступил недолгий период, когда работа отступила на второй план. А затем началась война и с нею еще один период (на этот раз более длительный), когда стремление заработать побольше денег казалось занятием неуместным и даже презренным. Однако после возвращения к гражданской жизни все изменилось, тем более что теперь ему нужно было содержать жену и сына. И с тех пор он работал не покладая рук, за исключением четырех недель ежегодного отпуска, которым он позволял себе пользоваться лишь с недавних пор. Обычно две недели он проводил с Анной и Джефом на каком-нибудь курорте, а когда у Джефа начинались занятия в колледже, две недели они с Анной жили в домике на берегу озера. Но в нынешнем году Марку пришлось эти две недели жить в одиночестве. Впрочем... не совсем в одиночестве. Марк шел медленно, и, когда он добрался до озера, солнце уже село. Озеро было маленькое, но глубокое; деревья подходили к самой воде. Дом стоял в некотором отдалении от берега среди высоких сосен, и от него к мосткам вела извилистая тропинка. Позади дома посыпанная гравием дорожка выходила на проселок, который вел к шоссе. Большой автомобиль с багажником и откидным верхом стоял у черного хода, готовый в любую минуту домчать Марка до цивилизованного мира. Марк приготовил нехитрый ужин и съел его на кухне. Потом перешел в гостиную. На улице под навесом гудел движок, но это не нарушало вечерней тишины, непривычной для городского жителя. Достав из книжного шкафа антологию американской поэзии, Марк сел и отыскал стихотворение "Полдень на холме". Он перечел его трижды, и всякий раз перед глазами вставала девушка, освещенная солнцем - ветер треплет ее волосы, а подол платья, словно пушистый снег, вьется у длинных стройных ног. В горле стоял комок... Поставив книгу на полку, Марк вышел на деревянное крыльцо, набил трубку и закурил. Он заставил себя думать об Анне, вспомнил ее лицо - нежный, но решительный подбородок, теплый, сочувственный взгляд ее глаз, в которых таился какой-то странный непостижимый страх; он вспомнил ее гладкие щеки и ласковую улыбка. И каждая черта этого лица показалась ему еще милее и привлекательнее, когда он представил себе ее пушистые светло-каштановые волосы и высокую грациозную фигуру. Думая о ней, он всякий раз восхищался неувядаемой молодостью, она ведь оставалась такой же хорошенькой, как в то далекое утро, когда он поднял голову и вдруг увидел у своего стола оробевшую девушку. Непостижимо, как это он двадцать лет спустя с нетерпением предвкушает встречу с другой девушкой, у которой в голове одни фантазии и которая годится ему в дочери. Впрочем... это не совсем так. Было какое-то мгновение, когда он покачнулся и... все. Лишь на короткий миг он потерял равновесие и пошатнулся. Теперь поступь его снова тверда, и в мире снова воцарился здравый смысл. Марк выбил трубку и вошел в дом. В спальне он разделся, скользнул в постель и погасил свет. "Позавчера я увидела кролика, - сказала она, - вчера - оленя, а сегодня - вас". На следующий день на ней было голубое платье и под цвет ему - голубая ленточка в золотистых волосах. У подножия холма Марк немного постоял, ожидая, когда перестанет теснить горло; потом он поднялся на вершину, где гулял ветер, и стал рядом с девушкой. Он увидел мягкую линию ее шеи, и у него снова перехватило дыхание. И когда она повернулась и сказала: "Здравствуйте, а я думала, вы не придете", - он долго не мог выговорить ни слова. - Но я пришел, - сказал он наконец. - И вы тоже пришли. - Да, - сказала Джулия. - Я рада вам. Неподалеку из гранитных обломков образовалось что-то вроде скамьи, они сели на нее и стали смотреть вниз. Он набил трубку, и ветер подхватил струйку дыма. - Мой папа тоже курит трубку, - сказала она, - и когда разжигает ее, тоже прикрывает ладонями, даже если ветра нет. У вас много одинаковых привычек. - Расскажите мне о своем отце, - сказал Марк, - и о себе тоже. И она рассказала ему, что ей двадцать один год, что ее отец, физик, был на правительственной службе, а теперь пенсионер, что они живут в маленькой квартире на Две тысячи сороковой улице и она ведёт хозяйство уже четыре года, с тех самых пор, как умерла мама. Потом он рассказал ей о себе, Анне и Джефе... о намерении сделать когда-нибудь Джефа своим компаньоном, о непонятном страхе Анны перед фотоаппаратами, о том, как она отказалась сниматься даже в день их свадьбы, о великолепном туристском походе, который они совершили втроём прошлым летом. Когда он замолчал, она сказала: - Какая у вас чудесная семья! Как, должно быть, прекрасно жить в тысяча девятьсот шестьдесят первом году! - Имея в своем распоряжении машину времени, вы всегда можете перебраться к нам. - Это не так-то легко. Не говоря уже о том, что мне ив голову не придет покинуть папу. Приходятся принимать в расчет и полицию времени. Видите ли, путешествовать по времени разрешается только членам правительственных исторических экспедиций, а для простых людей это недоступно. - Вам, кажется, это сходят с рук. - Только потому, что мой папа изобрел собственную машину и полиция времени ничего не знает о ней. - Значит, вы сейчас нарушаете закон? Она кивнула. - Но только с точки зрения полиции, только в свете ее представлений о времени. У моего папы своя концепция. Было так приятно слушать, как она говорит, что он не обращал внимания на смысл ее слов - пусть ее фантазирует, пусть говорит что угодно, лишь бы говорила. - Расскажите мне о ней, - попросил он. - Сначала я расскажу вам об официальной концепции. Те, кто придерживается ее, говорят, что никто из будущего не должен принимать участие в событиях прошлого, потому что уже одно его присутствие явилось бы парадоксом, и событиям будущего пришлось бы протекать по-другому, чтобы прийти в соответствие с парадоксом. Поэтому Управление путешествий по времени разрешает допуск к машинам только специалистам и держит полицейских, чтобы не дать убежать в прошлое тем, кто тоскует по более простому образу жизни и маскируется под историков, которые могут то и дело переходить из эры в эру. Но согласно концепции моего папы книга времени уже написана. С макрокосмической точки зрения, говорит мой папа, все, что должно случиться, уже случилось. Следовательно, раз уж человек из будущего участвует в каком-нибудь событии прошлого, то это событие не обойдется без него с самого начала, и никакого парадокса возникнуть не должно. Марк поднес трубку ко рту и сделал большую затяжку. Она была необходима ему. - Видно, ваш отец - человек незаурядный, - сказал он. - Конечно! - От восторга щеки ее порозовели еще больше, - а голубые глаза заблестели. - Вы не представляете, мистер Рандольф, сколько книг он прочел. Наша квартира битком набита ими. Гегель, Кант и Хьюм; Эйнштейн, Ньютон и Вейцзекер. Я... даже я сама читала некоторые из них. - У меня тоже много книг. Я тоже много читаю. Она с восхищением посмотрела на него. - Как это замечательно, мистер Рандольф! - сказала она. - Я уверена, что у нас много общих интересов. В разговоре выяснилось, что у них и в самом деле много общих интересов... Впрочем, он вскоре сообразил, что трансцендентальная эстетика и теория относительности - не слишком уместные темы для беседы мужчины с девушкой на холме в сентябрьский вечер, даже если мужчине уже сорок четыре, а девушке всего двадцать один. К счастью, разговор имел и свои приятные стороны. Анализ философии Беркли позволил подметить не только слабости теории епископа, но и нежный румянец девичьих щечек, в результате же обсуждения теории относительности выяснилось, что Е неизменно равняется м-с2, а знания не только не наносят ущерба женскому обаянию, но являются ценным дополнением к нему. Это приподнятое настроение не покидало его дольше, чем следовало бы. С ним он и лег спать. На этот раз он даже и не старался заставить себя думать об Анне - знал, что не поможет. Позавчера я увидела кролика, вчера - оленя, а сегодня - вас. Утром он поехал в деревню и зашел на почту за письмами. Но писем не было. Марк не удивлялся этому. Джеф так же, как и он, не любит писать письма, а Анна сейчас, наверное, отрезана от внешнего мира. Ну, а что касается клиентов, то он разрешил своей секретарше беспокоить его только в самых неотложных случаях. Марк подумал, не расспросить ли ему сморщенного почтмейстера о семье Данверс, которая, видимо, живет где-то в этом округе. Но он решил не спрашивать. Ведь иначе вся тщательно продуманная Джулией версия разлетелась бы в пух и прах, а он был не настолько прозаической натурой, чтобы разрушать красивую выдумку. Сегодня на ней было желтое платье, того же оттенка, что и волосы, и снова при виде ее у него перехватило дыхание, и снова он не мог вымолвить ни слова. Но вот он обрел дар речи, и все стало на свои места - их мысли были как два быстрых ручейка, которые, весело журча, сливаются в единый поток. - А завтра вы придете? На этот раз спросила она. Впрочем, он сам хотел задать этот вопрос, но она опередила его. На следующий день, поднявшись на холм, Марк не увидел девушки. Сначала разочарование ошеломило его, но потом он подумал, что она запаздывает и покажется с минуты на минуту. Он сел на гранитную скамью и стал ждать. Но она не показывалась. Шли минуты... часы. Из леса выползли тени и начали взбираться вверх по склону. Стало прохладно. Наконец, он сдался и, расстроенный, направился к дому. Не Пришла она и на другой день. И на следующий тоже. Он не мог ни есть, ни спать. Рыбная ловля надоела. Не читалось. И все это время Марк ненавидел себя - ненавидел за то, что ведет себя, как томящийся от любви подросток, за то, что ничем не отличается от любого другого дурака, которому уже за сорок, а он все пленяется хорошенькой мордашкой и парой стройных ножек. Еще совсем недавно он бы даже не посмотрел на другую женщину, а тут недели не прошло, как он не только загляделся - влюбился. На четвертый день Марк уже не надеялся увидеть Джулию... и вдруг весь встрепенулся, девушка стояла на холме. На этот раз она была в черном платье. Он должен был догадаться о причине ее отсутствия; но он ни о чем не догадывался... пока не подошел к девушке и не увидел слезы у нее на глазах, не разглядел, как предательски дрожат губы. - Джулия, что случилось? Она прильнула к нему, прижалась лицом к пиджаку, плечи ее вздрагивали. - Папа умер, - прошептала она, и что-то подсказало ему, что это ее первые слезы, что на похоронах она не плакала и разрыдалась лишь сейчас. Марк нежно обнял девушку. Он никогда не целовал ее, да и сейчас только провел губами по лбу, коснулся волос... - Я понимаю вас, Джулия, - сказал он. - Я знаю, как вы его любили. - Он с самого начала знал, что умирает, - сказала она. - Знал, наверное, с того времени, как проводил в лаборатории опыты со стронцием-90. Но он никому не говорил об этом... даже мне не сказал... Я не хочу жить. Без него мне не для чего жить... не для чего, не для чего, не для чего. Он крепко обнял ее. - Вы еще найдете что-нибудь, Джулия. Кого-нибудь. Вы еще молоды. Вы совсем ребенок. Голова ее резко откинулась, она взглянула на него мгновенно высохшими глазами. - Я не ребенок! Не смейте называть меня ребенком! От удивления он разжал руки и отступил назад. Прежде он никогда не видел ее такой рассерженной. - Я не хотел... - начал он. Но гнев ее прошел так же быстро, как и возник. - Я знаю, что вы не хотели меня обидеть, мистер Рандольф. Но я не ребенок, честное слово, не ребенок. Обещайте мне, что никогда не будете называть меня ребенком. - Хорошо, - сказал он. - Обещаю. - Теперь мне пора, - сказала она. - У меня тысяча дел. - А завтра... завтра вы придете? Она долго смотрела на него. Голубые глаза ее блестели от слез. - Машины времени изнашиваются, - сказала она. - Нужно заменить некоторые детали, а я не знаю, как это делается. Наша... теперь уже моя... годится только на одну поездку, да и то... - Но вы попытаетесь? Она кивнула. - Да, попытаюсь. И я еще хочу сказать, мистер Рандольф... - Что, Джулия? - Если я не смогу появиться здесь еще раз, знайте... что... я люблю вас. Быстро сбежав вниз по склону, она исчезла в кленовой роще. Когда он раскуривал трубку, руки его дрожали, а спичка обожгла пальцы. Он не помнил, как дошел до дому, как приготовил ужин и лег спать, но все это он делал, потому что проснулся он наутро в своей комнате, а в кухне стояла грязная посуда. Он вымыл посуду, сварил кофе. Все утро он ловил с мостков рыбу, заставляя себя не думать ни о чем. Смотреть в лицо действительности он будет потому, А сейчас ему было достаточно знать, что она любит его, что через несколько коротких часов он снова увидит ее. Из деревушки на холм даже испорченная машина времени доставит ее без особого труда. Он пришел пораньше, сел на гранитную скамью и - ждал, когда она выйдет из леса и начнет подниматься по склону холма. Он слышал, как колотится сердце, и видел, что руки дрожат. Позавчера я увидела кролика, вчера - оленя, а сегодня - вас. Он ждал, ждал, но она не пришла. Не пришла она и на следующий день. Когда тени начали удлиняться и стало прохладно, он спустился с холма и вошел в, кленовую рощу. Отыскав тропу, углубился в лес и вышел к деревушке. Марк вошел в маленькое здание почты и спросил, нет ли для него писем. И когда сморщенный почтмейстер ответил, что писем нет, он некоторое время не решался задать другой вопрос. - Ска... скажите, живет здесь где-нибудь поблизости семья по фамилии Данверс? - выпалил он. Почтмейстер покачал головой. - Никогда не слыхал о таких. - А похороны недавно в деревне были? - Целый год не было. Марк приходил на холм каждый день, пока не кончился его отпуск, но в глубине души он знал, что девушка не вернется, что он потерял ее насовсем, будто она и в самом деле не существовала. Вечерами он бродил по деревне в надежде, что почтмейстер ошибся, но Джулии не встретил, и прохожие, которым он описывал внешность девушки, тоже ничего не знали о ней. В начале октября он вернулся в город. Дома он старался вести себя так, будто в их отношениях с Анной ничего не изменилось, но стоило ей увидеть его, как она, видимо, о чем-то догадалась. И хотя Анна ни о чем не спрашивала, с каждой неделей она становилась все молчаливее и задумчивей, все реже ей удавалось прятать глаза и скрывать страх, который ставил его в тупик и прежде. По воскресеньям он уезжал за город и навещал холм. Листва теперь пожелтела, а небо было даже голубее, чем месяц назад. Часами он сидел на гранитной скамье, глядя на то место, где видел девушку в последний раз. Позавчера я увидела кролика, вчера - оленя, а сегодня - вас. Как-то в середине ноября Анна уехала в город играть в бинго, и он остался в доме один. Просидев без дела два часа, Марк вспомнило составных картинках-загадках, которые собирал прошлой зимой. Стараясь придумать себе какое-нибудь занятие - любое, лишь бы отвлечься от мыслей о Джулии, он полез за картинками на чердак. Роясь в коробках, Марк нечаянно столкнул с полки чемодан. Тот упал и, стукнувшись об пол; раскрылся. Марк наклонился, чтобы поднять его и поставить на место. С этим самым чемоданом Анна пришла в небольшую квартирку, которую они сняли после женитьбы, и он вспомнил, что она всегда запирала его и, смеясь, говорила Марку, что кое-что женщина должна держать в секрете даже от мужа. Замок заржавел и от удара открылся. Марк было защелкнул замок, как вдруг заметил торчащий из-под крышки край белого платья. В ткани было что-то знакомое. Марк видел точно такой же материал совсем недавно - он вызывал воспоминание о морской пене и снеге. Марк поднял крышку и дрожащими руками достал платье. Да, оно было похоже на падающий снег. Потом, осторожно свернув, он положил его в чемодан и закрыл крышку, а сам чемодан поставил обратно на полку. Позавчера я увидела кролика, вчера - оленя, а сегодня - вас. По крыше барабанил дождь. Горло так сдавило, что на мгновение Марку показалось - вот-вот он разрыдается. Медленно спустился он по лестнице с чердака, а затем по витой лестнице со второго этажа в гостиную. Часы на камине показывали четырнадцать минут одиннадцатого. Через несколько минут она выйдет на углу из автобуса и пойдет по улице к дому. Пойдет Анна... Джулия. А может быть, Джулианна? Наверно, так ее и зовут. Люди неизменно сохраняют хотя бы часть прежнего имени, когда меняют фамилии. Скрываясь от полиции времени, она, наверно, не только переменила фамилию, но и приняла еще кое-какие меры. Не удивительно, что она никогда не хотела фотографироваться! А сколько страху она, должно быть, натерпелась в тот далекий день, когда вошла в его контору и робко спросили, нет ли места! Совсем одна в чужом мире, не зная, верна ли отцовская концепция времени, не зная, будет ли человек, полюбивший ее в сорок лет, испытывать к ней те же чувства, когда ему будет только двадцать. Она все-таки вернулась, вернулась, как и обещала. Двадцать лет, с удивлением думал он, и все эти годы она знала, что в один прекрасный день я подымусь на холм и увижу ее, молодую и красивую, стоящую на солнце, и снова влюблюсь в нее. Она должна была знать, потому что это было ее прошлое и мое будущее. Но почему она ничего не сказала мне? Почему не говорит теперь? И вдруг он понял. Ему стало трудно дышать. Надев в передней плащ, он вышел на дождь. Он шел по дорожке сада, а дождь хлестал по лицу, - а по щекам текли капля, дождевые капли и... слезы. Как могла такая красавица, как Анна... как Джулия, бояться старости? Разве не поняла она, что в его глазах она не может состариться, что для него она не постарела ни на один день с той минуты, как он оторвал взгляд от бумаг и увидел ее, робко стоявшую в маленькой, комнатенке, и тут же влюбился в нее. Разве не поняла она, почему девушка на холме показалась ему чужой? Он вышел на улицу. Он был почти у остановки, когда подъехал автобус и из него вышла женщина в белом плаще. Горло сдавило так, что он совсем не мог дышать. Золотистые волосы теперь пожелтели, девичья прелесть исчезла, но ее нежное лицо оставалось милым и привлекательным, а длинные стройные ноги при тусклом свете уличных фонарей казались изящнее, чем при ярком сиянии сентябрьского солнца. Она пошла ему навстречу, и он увидел в ее глазах хорошо знакомый страх, страх, невыносимый теперь, когда он знал его причину. Лицо ее стало расплываться, и он, "ничего не видя, устремился к ней. Когда они встретились, глаза Марка снова стали видеть ясно, и, протянув руку, он дотронулся до ее мокрой от дождя щеки. Она все поняла, и страх из ее глаз исчез навсегда. Взявшись за руки, они пошли под дождем домой. ----------------------------------------------------------- 1) - Американская поэтесса. 2) - Американский писатель и философ, призывал к жизни среди природы.