Перевод с английского Б. Любарцева







     Хотя Диз и имел пилотские права, интерес к этому  делу у него  появился

лишь  тогда,  когда  произошли  убийства в маленьком аэропорту  в  Мэриленде

-третье и четвертое подряд. Вот тут он учуял запах крови и выпущенных кишок,

столь   обожаемых   читателями   "Биде   ньюс".   В   сочетании   с  дешевой

таинственностью... были все  основания предполагать резкий рост  тиража, а в

газетном деле тираж -  не просто игра, а божество, которому приносятся любые

жертвы.

     Для  Диза, однако, новость была не только хорошей,  но и плохой. Хорошо

было то, что он получил место на  первой полосе, обойдя всех прочих; значит,

он еще непобедимый  чемпион, главный жеребец в конюшне. Плохое заключалось в

том,  что лавровый венок на самом  деле принадлежал  Моррисону...  пока,  во

всяком  случае.  Моррисон,  новоиспеченный редактор,  продолжал  копать  это

чертово дело даже после того, как Диз, ветеран редакции, уверил его, что там

ничего серьезного нет.  Дизу  не нравилась  сама мысль, что Моррисон  почуял

кровь первым - он выходил из себя при этой мысли, что вызывало у него вполне

понятное желание убрать этого человека с дорог. И он знал, как это сделать.

     - Даффри, штат Мэриленд, так?

     Моррисон кивнул.

     - Никто в большой прессе еще не допер? - спросил Диз, с удовлетворением

наблюдая, как Моррисон сразу ощетинился.

     - Если ты имеешь в  виду, сообразил ли кто-то, что здесь серия убийств,

я отвечу "нет", - холодно произнес тот.

     "Но это ненадолго", - подумал Диз.

     - Но это ненадолго, - произнес Моррисон. - Еще одно...

     - Давай досье, -  сказал Диз, указывая на папку  цвета буйволовой кожи,

лежавшую на невероятно аккуратном столе Моррисона.

     Лысеющий редактор положил на  нее руку, и Диз понял две  вещи: Моррисон

даст  ему  досье,  но   сперва  покуражится  в  отместку  за  первоначальное

неверие... и вообще  за поведение образца "я тут опытнее вас всех".  Что  ж,

может быть,  он и прав. Может  быть,  даже главному жеребцу в  конюшне  надо

время  от  времени  накручивать  хвост,  просто чтобы  показать,  каково его

настоящее место в системе.

     -  Я думаю, что ты в  музее естественной истории берешь интервью у того

парня,  что  занимается  пингвинами,  -  сказал  Моррисон.  Уголки  его  рта

изогнулись в слабой, но, несомненно, зловещей улыбке. - Который считает, что

они умнее людей и дельфинов.

     Диз указал на единственную, помимо  досье  и фотографии  унылой  жены с

тремя  унылыми   детьми,  вещь,  лежавшую  на  столе  Моррисона,  -  большую

проволочную  корзину  с  ярлыком "ХЛЕБ  НАСУЩНЫЙ". Там находились  тоненькая

рукопись - семь или  восемь страниц, скрепленных фирменной красной  скрепкой

Диза, - и конверт с надписью "КОНТАКТНАЯ БУМАГА, НЕ СГИБАТЬ".

     Моррисон  снял  руку  с  папки, открыл  конверт  и вынул  два  листа  с

черно-белыми  фотографиями размером  не  больше  почтовой  марки каждая.  На

каждом снимке длинные процессии пингвинов молча взирали на зрителя. Что-то в

них вызывало необъяснимый  ужас  - Мертону  Моррисону они показались  зомби,

одетыми  во фраке.  Он кивнул и  сунул фото обратно в конверт.  Диз не любит

редакторов как класс, но должен был признать, что этот по крайней мере умеет

оценить   все,  что  заслуживает  оценки.  Редкое  свойство,   которое,  как

подозревал Диз, со временем  навлекает  на человека кучу  болячек.  А может,

болячки уже  начались, вот он сидит:  еще  нет  тридцати  пяти,  а череп  на

семьдесят процентов уже голый.

     - Неплохо, - отметил Моррисон. - Кто снимал?

     - Я, - ответил Диз. - Я всегда сам сделаю снимки к своим репортажам. Ты

что, никогда не смотришь на подписи под снимками?

     -  Обычно  нет, - сказал Моррисон  и  взглянул  на временный заголовок,

который  Диз  прикрепил поверх своего репортажа о пингвинах. Конечно,  Либби

Граннит  в компьютерной сделает  его более броским, добавит  цвета -  это, в

конце концов, ее работа,  но Диз  инстинктивно чувствовал заголовки и всегда

находил  если  не  дом  и  номер квартиры,  то  уж  улицу  правильно. "ЧУЖОЙ

ИНТЕЛЛЕКТ НА СЕВЕРНОМ ПОЛЮСЕ" - гласил этот. Пингвины, конечно, не чужие,  и

Моррисон смутно подозревал, что они  живут на Южном полюсе, но это  не имело

ни малейшего значения.  Читатели "Биде  ньюс"  с  ума сходили  по чужакам  и

интеллекту  (видимо, потому, что первыми большинство из них себя  ощущали, а

второго им катастрофически не хватало), и важно было именно это.

     - Заголовок немного не завершен, - начал Моррисон, - но...

     - Любби доделает, - закончил за него Диз. - Итак?

     - Итак? - спросил  Моррисон. Глаза  его  за  стеклами  в золотой оправе

оставались широко открытыми, и голубыми,  и простодушными.  Он снова положил

руку на папку, улыбнулся Дизу и ждал.

     - Итак, что ты хочешь? Чтобы я признал свою ошибку?

     Улыбка Моррисона стала на миллиметр-два шире:

     - Признай, что ты можешь ошибаться. Думаю, этого хватит - ты же знаешь,

какой я лапочка.

     -  Ну  да,  рассказывай, - вымолвил Ди,  но в душе испытал  облегчение.

Небольшое  унижение  он  еще  мог  снести;   чего  он  не  терпел,  так  это

пресмыкаться всерьез.

     Моррисон сидел, глядя на него и прикрыв рукой папку.

     - Хорошо: я могу ошибаться.

     -  Как  великодушно с твоей стороны,  - восхитится Моррисон, вручая ему

папку.

     Диз  жадно схватил  ее,  положил на  стул у  окна и раскрыл. То, что он

прочел на сей раз, - а это была всего лишь неупорядоченная  сводка сообщений

телеграфных агентств и вырезок из провинциальных газет, потрясло его.

     "Я раньше этого не видел, - подумал он, и тут же: -  Почему я раньше не

видел?"

     Он не  знал... но знал же  он,  что если он еще раз упустит такую тему,

ему уже не быть первым жеребцом в газетной конюшне. И еще он знал наверняка:

если б они с Моррисоном поменялись местами (а Диз сверг уж двоих  редакторов

"Биде ньюс"  за последние семь  лет), он бы заставил Моррисона ползать змеей

по полу, прежде чем отдал бы ему папку.

     "Да нет, - подумалось ему. - Просто вышиб бы его пинком под зад".

     Промелькнула  мысль,  что он может  сорваться. В  его профессии уровень

срывов  крайне  высок, как  известно.  Можно  много  лет  писать  о летающих

тарелках,  которые  уносят  с  собой  целые деревни  в Бразилии (обычно  это

сопровождается снимками со смещенным фокусом электрических лампочек, висящих

посреди елового серпантина), о собаках, которые умеют считать, о безработных

папашах, которые рубят  из своих детей  лучину.  И вдруг  в какой-то день ты

сдаешь.  Как  Дотти  Уолш, которая  однажды вечером пришла домой и залезла в

ванну, надев на голову пластиковый мешок от стирального порошка.

     "Не  будь дураком", - сказал он себе, но все  равно испытывал  какую-то

растерянность.  Вот   она,   тема,  огромная,  как  жизнь,   и  втрое  более

отвратительная. Как он, черт возьми, мог ее упустить?

     Он взглянул на Моррисона, который откинулся  в кресле,  сложив руки  на

животе, и наблюдал за ним, - Ну? - спросил Моррисон.

     -  Да,  -  вымолвил  Диз. - Может  быть, крупная  рыба.  Мало того. Это

по-моему, настоящий товар.

     - Мне наплевать,  настоящий  товар или  нет, - сказал  Моррисон, - пока

растет тираж. А здесь тираж может быть очень большим, да, Ричард?

     -  Да. -  Он  встал и сунул  папку под мышку. -  Я хочу проследить путь

этого типа, начиная с первого известного случая в Мэне.

     - Ричард?

     Он обернулся, стоя в дверях, и увидел, что Моррисон снова рассматривает

фотоснимки. О улыбался.

     - Что,  если  мы дадим лучшие из этих снимков рядом с фотографией Дэнни

Де Вито в рекламе сериала "Бэтмен?"

     - Сработает на меня, - ухмыльнулся Диз и вышел.  Все вопросы и сомнения

вдруг исчезли: он снова чуял запах крови, сильный и властно зовущий, и хотел

только одного  - чтобы этот  запах  вел его по  следу до самого конца. Конец

наступил  неделю спустя  - не  в Мэне,  не в  Мэриленде,  а гораздо южнее, в

Северной Каролине.







     Стоял  летний день,  что,  согласно  известной  опере  "Порги и  Бесс",

означало, что жизнь должна быть приятной, а хлопок - созревать, но у Ричарда

Диза все не ладилось, пока этот бесконечный день медленно тянулся к вечеру.

     Главная проблема состояла в том, что  он никак не мог попасть  - до сих

пор, по крайней мере, - в  маленький аэропорт Уилмингтон, который обслуживал

только  один  магистральный  рейс,  несколько местных  и  множество  частных

самолетов. В этом  районе бушевала сильная гроза, и Диз ходил по кругу в ста

пятидесяти километрах от аэродрома, ныряя вверх-вниз в неспокойном воздухе и

ругаясь на чем свет стоит,  потому  что шел последний час  светлого времени.

Когда ему  дадут добро на  посадку, будет уже 7.45  вечера.  До календарного

захода  солнца останется  сорок  минут.  Он  не  знал, будет ли Ночной Летун

придерживаться своих традиций, но если будет, то, значит, близится его час.

     А Летун был здесь - в этом Диз не сомневался. Он нашел то самое  место,

тот самый "сесна скаймастер". Он  мог выискать Вирджиния-Бич,  или  Шарлотт,

или Бирмингем, или место еще  дальше  к югу,  но  попал  именно сюда. Диз не

знал, где тот прятался между моментом исчезновения из Даффри, штат Мэриленд,

и появлением здесь, и  не это  его заботило. Достаточно знать,  что интуиция

сработала  правильно  -  парень продолжал действовать согласно схеме ветров.

Чуть ли  не половину  прошлой  недели Диз обзванивал все аэропорты к  югу от

Даффи, где мог  очутиться Летун,  соединяясь снова и снова, пока  у  него не

заболел  палец от  беспрерывного  нажимания  кнопок  на телефонной трубке  в

мотеле и  пока  собеседников на другом конце провода не стала раздражать его

настырность.  Но  в конце концов настырность,  как это часто случается, дала

плоды.

     Прошлой  ночью  частные  самолеты  садились  на  всех подозреваемых  им

аэродромах,  и  среди них  было множество "сесна-337  скаймастеров".  Ничего

удивительного - в частной авиации они  не менее распространены, чем "тойоты"

среди  автомобилей. Но  "сесна-337",  которая приземлилась  прошлой  ночью в

Уилмингтоне,  была именно той, за которой  он охотился, -  нет  сомнений. Он

достал того парня.

     Точно вышел на него.

     -  471В,  вектор  ILS,  дорожка  34, -  раздались лаконичные команды  в

наушниках. - Курс полета 160, Спускайтесь и держите 900 метров.

     - Курс 160. Спускаюсь с 2000 на 900 метров, прием.

     -  Понял, - произнес Диз, размышляя  над тем, что  старина Лох, который

сидит  в Уилмингтоне  в так  называемой диспетчерской, переоборудованной  из

какой-то пивной бочки, несомненно, редкостный зануда, раз  сообщает  ему все

это. Он и так  знал, что погода паршивая: видел  молнии,  которые  то и дело

вспыхивали там, подобно  гигантским фейерверкам, кружил уже сорок минут  над

грозой,  чувствуя себя скорее  внутри  мешалки,  чем  в кабине двухмоторного

"бичкрафта".

     Он  отключил автопилот, который так долго  водил его над  этим дурацким

пейзажем возделанной  земли, которая то появлялась, то исчезала, и ухватился

за  руль. Никакой  хлопок внизу  не  рос.  Только  полоски  бывших  табачных

плантаций,  которые  теперь  засевали  травой  кудзу.  Диз  с  удовольствием

развернул самолет в сторону Уилмингтона  и под управлением радиомаяка  начал

снижение по вектору ILS.

     Он взял микрофон, размышляя, рявкнуть ли  на  Лоха-диспетчера, спросить

ли у него, не произошло ли там внизу чего-нибудь этакого, что любят читатели

"Биде ньюс", но оставил его.  До захода  еще  оставалось некоторое  время он

сверил часы с Вашингтоном. "Нет, - подумал он, - вопросы я пока придержу при

себе".

     Диз  верил  в то,  что  Ночной  Летун настоящий вампир не  более, чем в

Зубастую Фею, которая в  детстве клала ему подарки под подушку, но если этот

тип считает себя вампиром - а  это,  по убеждению Диза,  так и было,  -то он

должен  обязательно  придерживаться правил игры. В конце концов, жизнь - это

подражание искусству.

     Граф Дракула на личном самолете.

     "Надо признать, -  подумал Диз, - это гораздо интереснее, чем  зловещие

замыслы пингвинов истребить род человеческий".

     "Бич" тряхнуло  - он вошел,  снижаясь,  в  густые  кучевые облака.  Диз

выругался и выровнял самолет, которому погода явно не нравилась.

     "И мне тоже, детка", - подумал Диз.

     Вырвавшись в свободное пространство, он четко увидел огни Уилмингтона и

Райтсвилл-Бич.

     "Да, сэр, толстопузым,  которые делают покупки на  Седьмом  авеню,  это

должно понравиться,  - пришло ему в голову, когда по правому борту сверкнула

молния.  - Они раскупят  миллионов  семьдесят, отправляясь  за  сосисками  и

пивом".

     Но в этом было нечто большее, и он это знал.

     То, что может быть... ну... просто замечательно.

     Может быть законно его.

     "Были времена, когда такое слово ни за  что не пришло бы тебе в  голову

старина, - подумал он. - Может быть, ты сдаешь".

     Тем не менее громадные буквы заголовка плясали у него в  голове, словно

засахаренные  сливы:  РЕПОРТЕР  "БИДЕ  НЬЮС"  ОТЛАВЛИВАЕТ СПЯТИВШЕГО НОЧНОГО

ЛЕТУНА, ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ РЕПОРТАЖ О ТОМ, КАК НАКОНЕЦ ПОЙМАЛ КРОВОЖАДНОГО НОЧНОГО

ЛЕТУНА. "МНЕ ЭТО БЫЛО НЕОБХОДИМО", - ЗАЯВЛЯЕТ СМЕРТОНОСНЫЙ ДРАКУЛА".

     "Это  действительно большая опера, - признался себе Диз, - но она будет

исполнена".

     В конце концов он взял микрофон и нажал клавишу. Он знал, что тот, кого

он ищет,  еще  там,  внизу, но знал  и то, что  не успокоится, пока не будет

абсолютно уверен.

     -  Уилмингтон,  говорит  N 471B.  У вас  еще стоит "скаймастер-337"  из

Мэриленда?

     Сквозь атмосферные разряды:

     - Вроде стоит, приятель. Некогда трепаться, я занят.

     - У него красные трубки? - допытывался Диз.

     Ответа долго не было, потом:

     -  Красные трубки,  прием. Отвали,  N  471B, а то я накапаю, чтобы тебе

выписали штраф. Мне сегодня жарить много рыбки, а сковородок не хватает.

     - Спасибо,  Уилмингтон, -  произнес Диз самым вежливым тоном, на  какой

только был способен. Он  повесил микрофон и ухмыльнулся, не обращая внимания

на толчки, потому что самолет снова вошел в облака. "Скаймастер", с красными

трубками, и готов ставить  в заклад зарплату следующего  года, что  если  бы

этот кретин в башне не был так занят, он подтвердил  бы и бортовой номер - N

101 BL.

     Неделя, Господи, всего неделя. Больше не понадобилось. Он нашел Ночного

Летуна, еще не стемнело, и, хотя это невероятно, вроде бы не было и полиции.

Если  бы  она находилась и  занималась  бы "сесной", этот  лох  наверняка бы

сказал, несмотря ни на какие помехи.  Есть такие вещи,  о которых невозможно

не посплетничать.

     "Мне  нужно заснять тебя,  сволочь", - подумал  Диз.  Теперь показались

огни приближения, отсвечивающие белым  в сумерках. "Репортаж-то я сделаю, но

прежде всего снимок. Всего один, но я его сделаю".

     Да,  потому  что без фотографии репортаж не пошел  бы. Не  расплывчатые

лампочки,  снятые  вне фокуса; не "впечатление  художника";  самое настоящее

черно-белое  фото.  Он  круто  пошел  на  снижение,  не обращая  внимания на

предупредительные  сигналы.  Его   бледное  лицо  напряглось.   Губы  слегка

растянулись, обнажая мелкие, сверкающие зубы.

     В красной подсветке от сумерек и приборной доски Ричард Диз сам немного

походил на вампира.







     Многие  вещи в "Биде  ньюс" игнорировали, например грамотность, с одной

стороны, и излишнюю скрупулезность фактов, - с другой, но одного нельзя было

отрицать:  она была крайне чутка к  ужасам. Мертон Моррисон, может  быть,  и

сволочь  (хотя и не в такой степени, как показалось Дизу,  когда он  впервые

увидел этого типа с его чертовой трубкой), но Диз отдавал  ему должное - тот

всегда  помнил, на  чем зиждется успех "Биде ньюс": ведра  крови и километры

кишок.

     И, кроме  того, были еще снимки упитанных  малышей,  масса гороскопов и

волшебных  диет,  основанных  на таких  способствующих  похудению вещах, как

пиво, шоколад и  картофельные чипсы, но Моррисон верно  учуял изменение духа

времени  и никогда не  ставил под сомнение курс  газеты.  Диз  полагал,  что

именно благодаря этой уверенности Моррисон до сих пор удерживался на  месте,

несмотря на трубку  и твидовые костюмы из Лондона. Моррисон твердо знал, что

дети-цветы  шестидесятых  годов  выросли  в людоедов  девяностых.  О  мягких

реформах,   политической   корректности  и  "языке  чувств"  могут  говорить

высоколобые  интеллектуалы,  а  простой человек  по-прежнему  гораздо больше

интересуется  массовыми убийствами,  скандальными похождениями звезд и  тем,

как Мэджик Джонсон заработал СПИД.

     Диз не сомневался, что еще существует читателя статей типа "все в  мире

изящно и  исполнено добра",  но  по мере того,  как  у поколения вудстокских

рок-фестивалей прибавляется  седины  в волосах и складок вокруг  капризного,

самоуверенного  рта, все  больше  становится  тех,  чей  лозунг "весь мир  -

мрачное и вонючее дерьмо". Мертон Моррисон, которого Диз  начинал все больше

уважать  как  гения  интуиции,  четко  выразил  свои  взгляды  в  циркуляре,

разосланном всем штатным и нештатным сотрудникам  редакции через неделю осле

того,  как  он  занял  место  со  своей  трубкой  в  угловом  кабинете.  Там

говорилось: конечно, остановись и понюхай розы по пути на работу, но коль уж

ты этим занялся, принюхайся внимательнее, - и почуешь запах крови и кишок.

     Диз, который был  буквально создан для того, чтобы чуять кровь и кишки,

был вполне  удовлетворен.  Именно благодаря своему  нюху он  сейчас  летит в

Уилмингтон.  Там  чудовище  в  человеческом  облике,  некто, считающий  себя

вампиром.  Диз подобрал ему  подходящее имя; оно  жгло его  воображение, как

может  жечь ценная монета в кармане. Скоро он достанет монету и истратит ее.

Тогда это имя замелькает в каждом газетном киоске Америки аршинными буквами,

не заметить которые будет невозможно.

     "Берегитесь, дамочки и  ловцы  сенсация, - думал Диз. - Вы этого еще не

знаете,  но  вас преследует  очень  плохой  человек.  Его  настоящее  имя вы

прочтете и забудете, и ладно. Но вы запомните имя, данной мной, имя, которое

неотрывно   приклеится  к  нему,  как   Джек-потрошитель   или  Кливлендский

расчленитель.  Вы  запомните Ночного  Летуна,  выйдя  к  ближайшему  киоску.

Эксклюзивный  репортаж,  эксклюзивное интервью... но прежде всего мне  нужен

эксклюзивный снимок".

     Он  еще  раз  сверил часы  и позволил  себе чуть-чуть,  насколько  мог,

расслабиться.  До  наступления  темноты  еще почти полчаса,  он  вырулит  на

стоянку рядом с  белым "скаймастером" с  красными трубками  (и  красными  же

цифрами N 101BL на хвосте) через каких-то пятнадцать минут.

     Спит ли Летун в городе или в каком-то  мотеле по пути в  город? Диз так

не считал. Одной  из причин огромной  популярности "скаймастера-337", помимо

сравнительно  низкой цены, было  то, что он единственный из самолетов такого

класса  имел  грузовой отсек  под  фюзеляжем. Правда,  он  ненамного  больше

багажника  у  доброго  старого  "фольксвагена-микролитражки, но  там хватало

места для  трех больших  чемоданов или  пяти  маленьких...  и, конечно,  там

вполне    мог    поместиться    человек,    если    только   он    не    был

баскетболистом-профессионалом. Ночной Летун мог находится  в багажном отсеке

"сесны",  если  он  а)  спал  калачиком,  подтянул колени  к  подбородку, б)

настолько  спятил, то  всерьез считал себя  вампиром,  или в)  то  и  другое

вместе.

     Диз поставил на в).

     Теперь, когда альтиметр спустился с тысячи двухсот до девятьсот метров.

Диз подумал:  "Нет дружок, никаких мотелей, правда? Коль  уж ты разыгрываешь

вампира, то, как Фрэнк Синатра, делаешь это по-своему. Знаешь, как я считаю?

Я считаю, что когда багажный отсек этой птички откроется, сначала посыплется

куча  кладбищенской земли  (а  если  даже нет,  можешь  ставить  на кон свои

верхние клыки, она там все равно окажется, когда дойдет до репортажа), потом

высунется нога в брюках от фрачного костюма, за ней другая, ибо ты же должен

быть одет, правда?  О дорогуша, ты должен быть одет  с иголочки, одет, чтобы

убивать, а в моей камере уже включена автоматическая перемотка, и как только

я замечу, как развевается твой плащ на ветру..."

     Но тут течение его мыслей прервалось, потом что на обеих полосах  внизу

засверкали белые посадочные огни.







     -  Я  намерен  проследить весь  путь этого типа,  - сказал  он  Мертону

Моррисону, - начиная с первой известной нам точки в Мэне.

     Менее  чем  через  четыре часа  он  беседовал с механиком по имени Эрза

Ханнон в аэропорту округа Камберленд. Ханнон выглядел так, словно только что

вылез из боки с самогоном, и Дизу не следовало бы подпускать его на пушечный

выстрел к самолету, тем  не  менее  он  уделил  этому типу  самое  серьезное

внимание.  Конечно, ведь Ханнон был первым звеном того, что, по мнению Диза,

могло выстроиться в очень важную цепочку.

     АОК -  Аэропорт округа  Камберленд  -  было  слишком  громкое  имя  для

деревенской посадочной площадки, которая состояла из  двух сборных домиков и

двух  пересекающихся дорожек. Одна из них действительно была асфальтирована.

Поскольку  Диз  никогда  не  садился  на  грунтовые   полосы,  он  предпочел

заасфальтированную. То, как трясся  при посадке "бич-55" (за прокат которого

он заложил все, что  имел),  привело его к решению взлетать  с грунтовки, и,

приняв его, он с удовольствием обнаружил,  что полоса эта гладкая и твердая,

как грудь подружки. На поле,  разумеется, был  ветроуказатель,  естественно,

весь  в  заплатах,  как  АОК,  всегда  есть  ветроуказатель.  Это  часть  их

сомнительного очарования, такая же,  как древний биплан, явно находящийся на

вечной стоянке перед единственным ангаром.

     "Округ  Камберленд - самый  густонаселенный в  штате  Мэн,  но  об этом

никогда не  догадаешься по его аэропорту, где пасутся коровы, - подумал Диз,

- ...или  по пропившемуся в дым механику Эзре". Когда тот ухмылялся, обнажая

все шесть уцелевших зубов, он напоминал обитателя тюремной богадельни.

     Аэропорт находился  на окраине крохотного городка Фалмут и содержался в

основном на посадочную плату с богатых  летних  дачников. Клэр Боуи,  первая

жертва Ночного Летуна, был ночным транспортным контролером округа Камберленд

и  владел  четвертью  капитала аэропорта. Кроме  него, штат состоял из  двух

механиков  и второго наземного контролера (наземные контролеры, кроме  того,

продавали чипсы, сигареты и кока-колу).

     Механики и контролеры выполняли  также функции заправщиков и  сторожей.

Частенько бывало, что контролер поспешно выбегал из туалета, де мыл унитазы,

чтобы дать  разрешение на посадку и выделить полосу из  великого множества -

целых  двух!  -   имевшихся  в  его   распоряжении.  Работа  была  настолько

напряженной,  что в летний пиковый сезон ночной контролер  мог урвать только

шесть часов  полноценного сна за свою вахту, которая продолжалась с полуночи

до семи утра.

     Клэр Боуи был убит почти за месяц до появления Диза, и то, что репортер

смог собрать, представляло собой  пеструю смесь из вырезок в папке Моррисона

и   гораздо  более  живописных  откровений   пропойцы-механика.  Даже  делав

неизбежную скидку на надежность первоисточника,  Диз  уверился,  что в  этом

засиженном  мухами  аэропорту в начале июля произошло нечто в высшей степени

странное.

     "Сесна-337" с  бортовым номером N 101BL  запросила посадку незадолго до

рассвета  9 июля. Клэр  Боуи, работавший в  аэропорту в  ночную смену с 1954

года, когда пилотам случалось задерживать посадку (в то время это называлось

просто "пойти  на  второй  круг"), пока с  единственной полосы  не  прогонят

корову,  записал запрос в журнал  в 4.32 утра. Время посадки там значилось -

4.49;  имя пилота  - Дуайт Ренфилд,  аэропорт отправления -Бангор, штат Мэн.

Время  указывалось,  несомненно,  правильное. Остальное  -сплошная чушь. Диз

запросил  Бангор и не  удивился,  узнав, что там слыхом  не слыхивали про  N

101BL, но если Боуи и знал, что это вранье,  это не имело никакого значения;

в  АОК  на  многое смотрели сквозь пальцы, а плата за посадку  есть плата за

посадку.

     Имя  пилота было просто эксцентричной  шуткой: Дуайтом  звали актера по

фамилии Фрай, который среди множества других  играл роль Фрай, который среди

множества  других  играл  роль Ренфилда -  слюнявого  идиота, поклонявшегося

величайшему вампиру  всех времен. Но  запрашивать посадку  под именем  графа

Дракулы могло вызвать подозрения даже в такой сонной дыре, решил Диз.

     Могло вызвать, но уверенности не было. В конце концов, плата за посадку

есть плата за посадку, и "Дуайт Ренфилд" внес ее  незамедлительно наличными,

а кроме ого,  залил баки доверху  - деньги на следующий день нашлись в кассе

вместе с копией квитанции, которую выписал Боуи.

     Диз знал,  как небрежно, спустя рукава контролировали частный воздушный

транспорт в  провинциальных аэропортах в пятидесятые-шестидесятые  годы,  но

тем не менее был  поражен, как неформально приняли машину  Ночного Летуна  в

АОК. Сейчас-то  уже  не шестидесятые, в  конце концов; сейчас эпоха массовой

наркомании,  и подавляющая часть  дерьма,  которое  принимать не полагалось,

поступала в  маленькие  гавани на  маленьких  самолетах... таких, как "сесна

скаймастер" "Дуайта  Ренфилда". Конечно, плата  за  посадку  есть  плата  за

посадку, но Диз ожидал,  что Боуи  хотя бы запросил Бангор, почему нет плана

полета,  чтобы прикрыться  самому.  Но он этого  не  сделал. Тут Дизу пришла

мысль о возможной взятке, но пьяница-информатор настаивал, что Клэр Боуи был

честен, как слеза,  и двое полицейских из Фалмута, с которыми Диз  беседовал

позднее, подтвердили слова Ханнона.

     Скорее всего, простая халатность, но в общем-то это  не имело значения;

читателей "Биде  ньюс"  не интересовали такие  скучные детали, как причины и

ход событий. Читатели "Биде  ньюс" хотели знать, что произошло, и  как долго

происходило,  и было  ли у жертвы  время закричать.  И  снимки, конечно. Они

требовали  снимков.  Громадных,  с   большой  резкостью,  черно-белых  -  по

возможности  таких, чтобы  срывались  прямо с газетного  листа,  словно  рой

точек, и ударяли вас прямо в лоб.

     Пропойца Эзра явно удивился и погрузился  в глубокие размышления, когда

Диз спросил, куда, по его мнению, мог пойти "Ренфилд" после приземления.

     - Не знаю, - промямлил он. - В мотель, должно быть, может, брал такси.

     - Вы... когда пришли в тот день? В семь утра? Девятого июля?

     - Угу. Как раз когда Клэр уходил домой.

     - И "сесна скаймастер" стоял тут на привязи пустой?

     - Ага.  Точно там,  где ваш теперича. -  Эзра  показал  пальцем, и  Диз

слегка  отшатнулся. От механика  несло,  как от  очень старого  сыра рокфор,

замаринованного в дешевом вине.

     - Клэр  вам говорил,  что  вызвал такси для пилота? Чтобы отвезти его в

мотель? Потому что пешком тут вряд ли дойдешь.

     - Да уж, точно, согласился Эзра. - Ближайший-то будет "Морской бриз", а

до него километра три. А то больше. - Он поскреб  щетину на  подбородке. -Но

Клэр ничего не говорил насчет того, что вызывал такси тому типу.

     Диз  подумал, что  все равно надо  обзвонить гаражи. К тому  времени он

начинал склоняться к  разумному предположению: тот парень, которого он ищет,

спал в постели, как все люди.

     - А как насчет лимузина? - спросил он.

     - Не-а, - более уверенным тоном произнес Эзра. - Клэр ничего не говорил

про лемозин, а он бы не молчал.

     Диз  кивнул  и решил, что и компании по прокату лимузинов не мешало  бы

запросить. Он опросит и других  служащих, но мало надеялся на то, что узнает

от них  что-то новое; кроме  старого алкоголика, их  тут  раз-два и обчелся.

Эзра выпил чашку кофе с Клэром,  прежде чем ушел домой, и другую, когда Клэр

заступил  в ночную смену,  - вот и все. Кроме самого  Ночного Летуна,  Эзра,

видимо, был последним, кто видел Клэра Боуи живым.

     Объект этих  размышлений переминался с ногу на ногу  поодаль, задумчиво

скреб подбородок, а потом уставился своими налитыми кровью глазами а Диза: -

Клэр ничего не говорил про лемозин зато говорил другое.

     - А именно?

     -  Ну  да,  -  протянул  Эзра.   Он   расстегнул  карман   замасленного

комбинезона, вынул пачку  "Честерфилда", закурил и зашелся  сухим старческим

кашлем. Сквозь вьющийся дымок  он  взирал на  Диза,  явно замышляя  какую-то

хитрость. - Может, оно  ничего  не значит, а может, чего-то значит.  Видимо,

здорово удивило  Клэра. Наверное, да, потому  как старина Клэр себе места не

находил.

     - Что же он сказал?

     -  Точно не помню, -  завилял  Эзра. - Иногда, знаете, когда  я  что-то

забываю, портрет Александра Гамильтона мне освежает память.

     - А как насчет Эйба Линкольна? - холодно парировал Диз.

     Немного  поразмыслить,  Ханнон   согласился,  что   иногда  и  Линкольн

помогает, и  портрет этого  джентльмена на  пятидолларовой купюре перешел из

бумажника  Диза  в  слегка  дрожащую  руку  Эзры. Диз подумал, что  чудо мог

совершить обыкновенный портрет Джорджа Вашингтона, но хотел  удостовериться,

что этот человек на его стороне... и потом, все равно бухгалтерия оплатит.

     - Ну?

     - Клэр сказал, что тот тип вроде как собирался на бал, так он выглядел,

- выпалил Эзра.

     - Да ну? - Диз подумал, что это и на один доллар не тянет.

     - Сказал, что  тот вроде как прямо  с витрины. Фрак,  шелковый галстук,

все такое. - Эзра  помялся. - Клэр  говорил, тот даже был  в  большом плаще.

Внутри красный,  как пожарная машина, снаружи червей,  негритянская задница,

говорил, развевался спереди, прямо как крылья летучей мыши.

     Огромные  красные  неоновые  буквы  промелькнули  перед Дизом,  образуя

слово: "РУЛЕТКА".

     "Ты этого не знаешь, мой пропахший джином друг, - подумал Диз, - но то,

что ты сейчас сказал, может вписать твое имя в историю".

     -  Вот  вы  все спрашиваете  про Клэра,  - начал Эзра,  -  а нет  чтобы

спросить, а что я сам-то видел.

     - А вы видели?

     - Ну.

     - И что это было, друг мой?

     Эзра  почесал  жесткий  подбородок  длинными  желтыми  пальцами,  хитро

поглядывая  на  Диза прищуренными,  налитыми  кровью  глазами,  и  затянулся

сигаретой.

     -  Опять  приехали, -  сказал Диз, доставая другую  пятерку  и стараясь

сохранить дружелюбное выражение. Пробудившийся инстинкт подсказывал ему, что

он еще не до конца выжал старого пьяницу.

     -  Это мало  за то,  что я  вам расскажу,  -  с упреком произнес  Эзра.

-Богатые городские мужики, как вы, могут дать больше, чем десятку.

     Диз взглянул на свои часы - тяжелый "ролекс" со  светящимися камнями на

циферблате.

     -  Ерунда!  - фыркнул  он.  -  Смотри, как поздно!  А я  еще  не  успел

поговорить с фалмутской полицией!

     Не успел  он опомниться, как пятерка, которую он держал между пальцами,

вдруг очутилась рядом со своей подругой в кармане комбинезона Ханнона.

     - Ладно, если у тебя еще есть что сказать, - говори, - согласился  Диз.

- Мне еще во много мест надо успеть.

     Механик  помялся,  поскреб  свою  щетину  и  обдал  собеседника запахом

древнего сына. Потом как бы нехотя вымолвил:

     -  Под  тем  "скаймастером"  была  здоровенная  куча  грязи. Прямо  под

багажным отсеком, вот где.

     - Правда?

     - Угу. Я ее пнул сапогом.

     Диз ждал. Он мог себе это позволить.

     - Мерзость. Полно было червей.

     Диз ждал. Это хорошая, нужная информация,  но  это если не сомневаться,

что старик с того дня окончательно протрезвел.

     - И личинки, - продолжал Эзра.  - Там  и личинки  копошились. Как будто

кто-то помер.

     Ту ночь  Диз провел  в мотеле "Морской бриз", а в восемь утра вылетел в

Олдертон на севере штата Нью-Йорк.







     Из всего, что Диз не понимал в перемещениях  своего героя, больше всего

его  озадачивало,  как  лениво  вел себя  Летун.  В Мэне  и  в  Мэриленде он

прямо-таки  медлил  с  убийствами.  На  одну  ночь  он  оставался  только  в

Олдертоне, который  посетил через  две недели после того, как  расправился с

Клэром Боуи.

     Аэропорт   Лейквью   в   Олдертоне   был   еще    меньше,    чем   АОК,

-одна-единственная  грунтовая полоса и  диспетчерская,  которая помещалась в

недавно покрашенном сарае. Средства посадки по приборам отсутствовали,  зато

торчала  большая спутниковая антенна, так что любой фермер, летавший  отсюда

по  своим делам,  мог быть уверен,  что  не пропустит очередную серию "Мерфи

Браун", "Колеса Фортуны" или чего-то не менее важного.

     Одно Дизу очень понравилось: незаасфальтированная полоса в Лейквью была

такой же гладкой, как и в  Мэне. "Я  привыкаю к этому", - подумал Диз, ловко

касаясь грунта  колесами  своего  "бича" и  начиная  торможение. Ни  стука о

заплаты на  асфальте,  ни  провалов  в  глубокие  ямы...  да,  к этому легко

привыкнуть.

     В Олдертоне никто не выпрашивал портретов президентов или их  друзей на

денежных  знаках.  Весь  город Олдертон - около  тысячи жителей -  находился

шоке, а не только несколько совместителей, которые вместе с  Баком Кендаллом

работали  в  аэропорту  Лейквью почти  задаром (и  уж  точно  без  прибыли).

Говорить было,  по  существу,  не  с  кем,  свидетелей,  даже  масштаба Эзры

Ханнона, тут не нашлось, "Ханнон, конечно, был под газом, - размышлял Диз, -

но по крайней мере что-то я от него узнал".

     -  Видно,  это  большой силач,  -  говорил Дизу  один из совместителей,

-старина Бак, он любил наряжаться, и человек  был спокойный, но уж если  его

разозлишь,  так  держись. Как-то он в  боксе завалил мужика  на  карнавале в

Покипси  в позапрошлом году. Такие драки, конечно, незаконные, но Баку нужны

были бабки, чтоб починить его стары "пайпер", и  он  в  боксе  завалил этого

типа. Получил двести  зеленых и отдал ремонтной компании за два дня до того,

как на него собрались накапать.

     Совместитель  покачал  головой  с искренне  сокрушенным  видом,  и  Диз

пожалел, что не распаковал свою камеру. Читателям "Биде ньюс" понравилось бы

это  длинное,  морщинистое, удрученное  лицо. Диз отметил про себя, что надо

выяснить, была ли у Бака Кендалла собака.  Снимки собак  погибших людей тоже

берут читателей "Биде  ньюс"  за  живое.  Вы  сажаете пса  на  крыльце  дома

покойного и даете подпись: "ДОЛГОЕ ОЖИДАНИЕ БАФФИ НАЧИНАЕТСЯ" или что-нибудь

в этом роде.

     - Какой ужас, - сочувственно произнес Диз.

     Совместитель, вздохнув, кивнул, - Видно, достал его сзади. Только так я

себе представляю.

     Диз  не  ведал, с какой  стороны достали  Джерарда "Бака" Кендалла,  но

знал, что на сей раз у жертвы  не было вырвано  горло. Были отверстия, через

которые "Дуайт Ренфилд", видимо,  высасывал  кровь. Как заявил  следователь,

отверстия находились  по обе  стороны шеи:  одно в  яремной  вене, другое  в

сонной артерии. Они совсем не походили на маленькие, едва  различимые укусы.

В отчете следователя  говорилось о сантиметрах, но Диз живо представлял себе

масштабы, а Моррисон поручил  незаменимой  Либби  Граннит объяснить понятным

языком то, что вытекало из  рассказа следователя:  либо  у убийцы были такие

зубы,  как у Великоножки  -  любимого  персонажа  газеты, либо  он  проделал

отверстия  в шее Кендалла более прозаическим способом  - с помощью молотка и

гвоздя.

     "СМЕРТОНОСНЫЙ  НОЧНОЙ  ЛЕТУН УБИВАЕТ  ЖЕРТВЫ  ПИКОЙ  И  ПЬЕТ ИХ КРОВЬ",

-подумали два человека в разных местах в один день. Неплохо.

     Ночной Летун запросил разрешение  на посадку в аэропорту Лейквью вскоре

после  10.30 вечера  23 июля. Кендалл  разрешение  дал  и  зафиксировал  уже

знакомый  бортовой  номер: N  101BL. В  графе "имя  пилота" Кендалл записал:

"Дуайт  Ренфилд",  а  "тип  самолета"  -  как  "сесна-337  скаймастер".   Не

упоминались  ни  красные  трубки,   ни,  разумеется,  развевающийся  плащ  с

крыльями, как у летучей мыши, снаружи красный, как пожарная машина, а внутри

черный, как негритянская задница, но Диз во всем этом не сомневался.

     Ночной Летун прибыл  в  аэропорт Лейквью вскоре  после десяти тридцати,

убил здоровенного мужика Бака Кендалла, высосал его кровь и улетел дальше на

своей  "сесне" до  того,  как  Дженни  Кендалл приехала  в пять  часов  утра

двадцать  четвертого   угостить  мужа   свежими  вафлями  и  обнаружила  его

обескровленный труп.

     Пока  Диз  стоял  возле  сарая,  служившего   одновременно   ангаром  и

диспетчерской аэропорта  Лейквью, ему пришло  в голову, что,  если ты сдаешь

кровь,  максимум того,  что тебя  ожидает, -  стакан  апельсинового  сока  и

"спасибо". Зато если ты забираешь кровь - точнее, высасываешь ее, то на твою

долю  достаются  аршинные   заголовки.  Когда   Ричард  Диз,  вылив  остатки

невкусного кофе на землю, направился к своему самолету,  чтобы лететь дальше

в  Мэриленд, он подумал,  что у Бога, наверное, малость тряслись руки, когда

он доделывал свой предполагаемый шедевр - Венец творения.







     Теперь,  через два  часа после вылета  из  Вашингтона, дела вдруг пошли

гораздо хуже,  причем обстановка переменилась  с поразительной внезапностью.

Посадочные  огни  исчезли, но  Диз  обнаружил, что  погасли  не  только  они

-половина  Уилмингтона и весь  Райтсвилл-Бич  погрузись во  тьму.  Радиомаяк

работал,  но  когда Диз схватил микрофон и заорал: "Что случилось?" Ответьте

мне, Уилмингтон!"  - он  ничего не  услышал в  ответ,  кроме  треска помех и

каких-то голосов, еле звучавших в отдалении.

     Он в сердцах отбросил микрофон, не  попав на крючок. Груша свалилась на

пол  кабины, запутавшись в проводах, и Диз забыл о ней.  Рывок и  крик  были

чисто инстинктивными, не более того.  Он знал,  что произошло, так же точно,

как  и то,  что солнце садится  на западе... где оно  очень скоро  очутится.

Видимо, молния попала прямо в  силовую подстанцию  аэропорта. Вопрос  в том,

удастся ли каким-то образом добраться туда.

     "У  тебя  разрешение",  -  сказал  один  голос.  Другой  немедленно  (и

справедливо) возразил, что это все дерьмо. Тебя учили, что делать в подобной

ситуации, еще на  летных  курсах.  Логика  и устав  требуют  направиться  на

запасной аэродром и попытаться связаться с  тамошним диспетчером. Посадка  в

аварийных обстоятельствах  может  рассматриваться  как нарушение и  караться

большим штрафом.

     С  другой  стороны, не сесть сейчас - именно сейчас - означает упустить

Ночного Летуна. Это может также  означать потерянную жизнь (или жизни), что,

впрочем, мало  волновало  Диза...  пока  к нему не  пришло  озарение в  виде

огромного газетного заголовка:

     "ГЕРОЙ-РЕПОРТЕР СПАСАЕТ... (вставить число настолько большое, насколько

позволят широкие пределы доверчивости читателей)  ЧЕЛОВЕК  ОТ  ВЗБЕСИВШЕГОСЯ

НОЧНОГО ЛЕТУНА".

     "Скушай это, лох", -  подумал Диз и продолжал спускаться к  дорожке 34.

Огни  полосы  внизу, будто  одобряя  его  решение,  вспыхнули,  затем  снова

погасли,  оставив  голубое  послесвечение  на  сетчатке  его  глаз,  которое

мгновение  спустя  приобрело  болезненно-зеленый  оттенок  гнилых  слив. Тут

мерзкие помехи в приемнике исчезли, и голос Лоха завопил:

     -  Держи  вправо,  N  471B;  "Пидмонт":  держи  влево;  Боже,  о  Боже,

столкновение в воздухе, кажется, будет столкновение в воздухе...

     Инстинкт  самосохранения  у  Диза был  столь  же  обостренным,  сколь у

антилопы, вечно опасающейся  львов. Он  даже  не заметил  проблесковых огней

"боинга-727"  компании  "Пидмонт  эрлайнз". Он  бросил  свой  "бич"  вправо,

насколько это было возможно, - и с удовольствием засвидетельствует тот факт,

если  останется  жив, - не успел  Лох произнести второе  слово. Промелькнуло

мгновенное ощущение какой-то огромной массы в нескольких сантиметрах выше, а

потом "бич-55" тряхнуло так, что предыдущая  болтанка показалась скольжением

по  ледяной  глади.  Сигареты  вылетели  у  него  из  нагрудного  кармана  и

рассыпались  по всей  кабине.  Почти  темное небо  Уилмингтона  накренилось,

словно  спятило.  Желудок у  него сокращался так,  будто  хотел  протолкнуть

сердце через горло прямо в рот. По левой щеке потекла слюна, словно ребенок,

скатывающийся со скользкой горки. Карты  летали по кабине, как птицы. Воздух

снаружи  сотрясался  от  рева  реактивных   двигателей.  Одно  из  стекол  в

четырехместном  пассажирском  отсеке вдавило  внутрь,  и  воздух, завихрясь,

ворвался туда, будто ураганом выметая все, что не было привязано.

     -  Поднимись на  прежнюю высоту,  N  471B!  -  исходил криком Лох.  Диз

заметил,  что  только  что  вконец  испортил  пару  брюк  стоимостью  двести

долларов, напустив  в них горячую струю, но отчасти его утешало то, что Лох,

по всей  видимости, навалил в свои шорты целый  грузовик того,  что по форме

напоминало шоколадки "Марс". Судя по звуку, о всяком случае.

     У Диза был швейцарский армейский нож. Он вытащил его из правого кармана

брюки, придерживая левой рукой рулевое  колесо, до крови порезал себе сквозь

рубашку руку  выше  локтя. Тут  же он нанес себе еще один мелкий  порез, под

левым глазом.  Он  сложил нож и засунул его в карманчик для карт над дверцей

кабины. "Вытру  потом,  -  подумал он.  -  А  если  забуду это сделать,  мне

придется  туго". Но он знал, что не забудет. "А с учетом того, что  натворил

безнаказанно Ночной Летун, - подумал он, - я-то уж выкручусь".

     Посадочные  огни  зажглись  снова,  на  этот  раз уже всерьез,  как  он

надеялся,  хотя по миганию понял, что они питаются от аварийного генератора.

Он снова направил  свой  "бич" на дорожку 34. Кровь стекала  по левой щеке в

угол  рта.  Он заглотил ее  и  сплюнул  розоватую смесь  крови  и  слюны  на

индикатор вертикальной  скорости. Никогда не упускай такие мелочи;  доверься

своим  инстинктам,  и  они  всегда  выведут тебя  на  правильную дорогу.  Он

взглянул на часы. До захода  солнца  оставалось  всего  четырнадцать  минут.

Слишком мало.

     - Отзовись, "бич"! - орал Лох. - Ты что, оглох?

     Диз нащупал спутанный  провод микрофона, не  отрывая глаз от посадочных

огней. Натягивая провод  пальцами, он наконец добрался  до груши, взял  ее в

руку и нажал клавишу "передача".

     - Слушай меня, ты,  клюнутый в задницу сукин сын,  - сказал он,  и губы

его  растянулись  так,  что  обнажились  десны.  -  Меня  чуть не  расшиб  в

клубничное варенье этот 727-й из-за того, что твоя дерьмовая контора меня не

предупредила. Не  знаю,  сколько людей в  лайнере чуть  не стали  клубничным

вареньем,  но думаю,  что ты знаешь, и уж точно знает экипаж. Эти парни живы

только потому, что водитель этой колымаги вовремя сообразил отвалить вправо,

и  я  сообразил,  но  понес  и физический, и  моральный  ущерб. Если ты  мне

немедленно не разрешишь посадку, я все равно сяду. Разница только в том, что

если  я сяду без разрешения, то привлеку тебя к разбирательству в Управлении

гражданской  авиации. Но  перед тем  я лично  сделаю так, что у  тебя голова

поменяется место с задницей. Усек, падло?

     - Разрешаю посадку на дорожку 34, N 471B.

     Диз ухмыльнулся и развернул самолет в сторону полосы.

     Он нажал кнопку микрофона и произнес:

     - Я тут наговорил всякого, так что извините.  Со мной это бывает только

в предсмертном состоянии.

     Ответа с земли не последовало.

     - Ну  и хрен с тобой,  -  сказал Диз и  направил нос самолета к полосе,

подавив при этом желание взглянуть на часы.







     Диз  прошел огонь, и воду,  и медные  трубы  и гордился этим; но нечего

обманывать  себя -  от  того,  что он обнаружил  в Даффри, у него затряслись

поджилки. "Сесна" Ночного Летуна провела на  стоянке целый день 31 июля,  но

это  было  лишь  начало,  преданных  читателей  "Биде  ньюс"  волнует кровь,

разумеется,  так  и должно быть,  жизнь не кончается,  аминь, аминь, но  Диз

начинал понимать, что  кровь (или  в  случае со  стариками Реем и Эллен Сарч

-отсутствие  крови) - лишь  поверхностная оболочка. Под ней находилось нечто

бесконечно темное и непостижимое.

     Диз  прилетел  в  Даффри 8 августа, почти  через  неделю после  Ночного

Летуна. Он снова  принялся размышлять, куда девался его напоминавший летучую

мышь  подопечный  в промежутках между ударами.  В  мир  Диснея? В сады Буша?

Может,  в  Атланту?  -  присмотреть  за  ходом сражения?  Сейчас, пока охота

продолжается,  такие  мелочи  не  имеют  особого  значения, но  потом  могут

оказаться очень ценными. Благодаря им, может быть, удастся растянуть историю

Ночного Летуна на несколько номеров, чтобы  читателям досталось  еще немного

аромата после того, как они переварят самые большие куски сырого мяса.

     Тем не менее в  этой истории были  провалы  -  темные  места, в которых

можно затеряться навсегда. Это могло звучать дико о банально, но,  когда Диз

оставил  себе  представление  о  том,  что  произошло  в  Даффри,  он  начал

действительно в это верить... значит, эта часть репортажа никогда не попадет

в печать, и не просто потому, что носит личностный характер. Никогда не верь

в то, что печатаешь,  и никогда не печатай того, во что веришь.  Это правило

долго  позволяло ему  сохранить  нормальный  рассудок,  когда  многие вокруг

теряли его.

     Он сел в  Вашингтоне  - на сей раз в  настоящем аэропорту -  и на такси

поехал за сто километром в Даффри, поскольку без  Рея Сарча и его жены Эллен

аэропорта  Даффри  ни  не  существовало. Не  считая  сестры  Эллен,  Рейлин,

пухленькой  белобрысой  сучки,  эти  двое  и  составляли  персонал. Аэродром

состоял  из одной грунтовой полосы,  регулярно поливаемой машинным маслом (с

целью  сбить  пыль  и  заглушить  сорняки),  и  диспетчерской,  которая  вся

помещалась в чуланчике при трейлере в котором жили супруги Сарч. Оба ни были

на пенсии,  оба  бывшие  летчики,  оба  славились  крепкими  нервами  и были

по-детски влюблены друг в друга после почти пятидесяти лет брака.

     Кроме  того,  как  узнал  Диз,  супруги  очень  жестоко  контролировали

движение частного транспорта  на своем аэродроме; у них были личные  счеты с

торговцами наркотиками. Их единственный сын погиб в болотах Флориды, пытаясь

сесть на то, что показалось ему гладкой полоской воды, на угнанном "бич-18",

нагруженном более  чем  тонной кокаина. Вода действительно  была  гладкой...

только  в одном  месте торчала  большая коряга.  "Бич-18"  врезался  в  нее,

перевернулся  в воде и взорвался. Дуга Сарча  выбросило в воду, обгоревшего,

но  живого, как полагали убитые горем родители. Его сожрали  аллигаторов,  и

когда  неделю  спустя  туда   добрались   агенты  Управления   по  борьбе  с

наркотиками, от него остались разбросанные  кости, несколько кусочков  мяса,

кишевшего червями,  обгоревшие джинсы и  спортивная куртка от Пола Стюарта в

Нью-Йорке.  В одном  из карманов куртки нашли больше двадцати тысяч долларов

наличными, в  другом  - чуть ли  не тридцать  граммов перуанского кокаина  в

хлопьях.

     - Наркотики и сволочи, которые ими  торгуют,  убили моего мальчика, -не

раз  говаривал Рей Сарч, а  Эллен  повторяла это намного  чаще.  Сильнее  ее

ненависти к торговцам  наркотиками, повторяли  Дизу все, с кем  он беседовал

(его удивило, что  в  Даффри почти единодушно считают, будто  стариков  Сарч

убила "банда гангстеров"), были только горе и недоумение по поводу того, что

этим мерзавцам удалось совратить ее сына.

     После смерти сына супругу Сарч с удвоенным вниманием следили за каждым,

кто  хоть  отдаленно  походил  на перевозчика  наркотиков.  Они  четыре раза

вызывали на поле полицию; тревога  всякий  раз оказывалась ложной, но фараон

не   обижались,   потому  что   старикам   удалось  трижды  выявить   мелких

перевозчиков, а  два раза  им попались  очень большие  партии. Последний раз

обнаружили  пятнадцать  килограммов  чистейшего  болливийского  кокаина.  За

такими находками следуют повышения по службе,  так что  можно  было простить

ложные вызовы.

     Итак, очень поздним вечером 30 июля садится "сесна скаймастер", номер и

описание  которого соответствуют  тем, что были разосланы по всем аэропортам

Америки,  включая и  Даффри;  "сесна", пилот  которой  назвал  себя  Дуайтом

Ренфилдом,  вылетевший  из аэропорта  Бейшор,  штат Делавэр,  где  слыхом не

слыхивали  ни о "Ренфильде", ни о  "скаймастере" с бортовым номером N 101BL;

самолет почти несомненного убийцы.

     -  Если бы он сел  здесь, ему пришлось бы туго, - сказал Дизу контролер

из Бейшора по телефону,  однако Диз все равно удивился.  Да.  Тут  было чему

удивиться.

     Ночной Летун сел в Даффри в  11.27 вечера, и "Дуайт ренфилд" не  только

расписался в журнале  Сарчей, но и  принял  приглашение  Рея Сарча  зайти  в

трейлер,  впить  пивка  и посмотреть повторный  показ  "Порохового дыма"  по

каналу "Таргет  нетворк".  Все это Эллен Сарч на следующий день рассказывала

парикмахерше в Даффри. Эта женщин, Селайда Маккаммон, представилась Дизу как

одна из ближайших подруг Эллен Сарч.

     Когда Диз  спросил,  как  выглядела  Эллен, Селайда помолчала, а  потом

ответила:

     - Какой-то  задумчивой, как  влюбленная школьница, хотя ей было уже под

семьдесят. Она была такая румяная,  что я  решила, что она накрасилась, пока

не  стала   делать  ей  перманент,  тогда  я  увидела,  что  она   просто...

понимаете...  - Селайда Маккаммон  пожала  плечами.  Она  знала,  что  хочет

сказать, но не могла подобрать нужного слова.

     -  Возбуждена,  -  подсказал Диз: и  Селайда  Маккаммон  рассмеялась  и

захлопала в ладоши.

     - Возбуждена! точно! Вы действительно писатель!

     - Да  какой  из меня писатель, - Диз выдавил  из  себя улыбку,  как  он

предполагал,  доброжелательную  и   теплую.   Такое  выражение  он  когда-то

практиковал очень часто и по-прежнему регулярно репетировал перед зеркалом в

ванной  нью-йоркской квартиры,  которую  считал  своим  домом,  и  в  ванных

мотелей, которые на  самом деле были  его  домом. Ребенком  он  полагал, что

таких  эмоций  в действительности  не  существует  -  это  просто  маскарад,

общественная условность.  Позднее он понял, что ошибается; на самом деле то,

что он  принимал  за эмоции в духе  "Ридерз дайджест",  присуще  большинству

людей. Может быть, даже любовь, Большой Наперченный  Пирог, и та бывает. То,

что он сам не способен испытывать  такие  эмоции, безусловно, недостаток, но

отнюдь на конец  света.  Бывают же люди,  которые  болеют раком,  СПИДом или

утратой  памяти.  С этой  точки  зрения  быстро  понимаешь,  что  отсутствие

способности к  сопереживанию  -  лишь мелочи жизни. Важно  то, что,  если ты

можешь в  нужных случаях растягивать соответствующим образом мышцы  лица это

срабатывает. Не больно и не затруднительно;  если ты не забываешь застегнуть

ширинку, выходя из туалета, то не забудешь и тепло улыбнуться, когда от тебя

этого ждут. А  лучшее в мире оружие для интервью, как он  понял спустя много

лет, - улыбка понимания. Изредка внутренний голос спрашивал Диза: как он сам

смотрит на  вещи, но Диз не желал иметь собственный взгляд. Он  хотел только

писать и фотографировать. Лучше у него получалось писать, и он это прекрасно

знал,  но  все  равно больше  любил фотографировать. Он любил гладить руками

снимки. Чтобы видеть,  как люди  либо  надевают личину  так, что  это  сразу

бросается  в глаза. Ему нравилось,  как на лучших его снимках люди  выглядят

удивленными и испуганными, когда их застали врасплох.

     Если бы его хорошенько расспросили, он сказал бы, что снимки и дают его

собственное видение,  а тема  при  этом не имеет значения.  Важен был Ночной

Летун, его  приятель, похожий  на  летучую мышь, и то,  как  он неделю назад

ворвался в жизнь Рея и Эллен Сарч.

     Летун  вылез  из самолета и  вошел  в будку,  на стене  которой  висело

написанное огромными красными буквами уведомление  о том, что на  "сесне-337

скаймастер"  с  бортовым  номером  N   101BL  летает  опасный  тип,  который

подозревается  в  двух  убийствах. Этот  человек, говорилось в  уведомлении,

может  называть  себя  Дуайтом  Ренфилдом.  "Скаймастер" приземлился,  Дуайт

Ренфилд  расписался  в журнале  и, несомненно, провел вес  следующий  день в

грузовом  отсеке своего  самолета.  А как же  супруги Сарч,  эти  бдительные

старики?

     Они ничего не сказали; они ничего не сделали.

     Хотя  не совсем  так,  установил  Диз.  Рей  Сарч  кое-что  сделал:  он

пригласил Ночного Летуна посмотреть телевизор и выпить  пива со своей женой,

они вели себя с ним, как со старым другом. А затем, на следующий день, Эллен

Сарч  пришла  сделать себе  прическу, что крайне удивило Селайду  Маккаммон:

Эллен  появлялась в парикмахерской регулярно, как  часы,  и до очередного ее

визита  оставалось  не менее двух недель. Она  давала удивительно  подробные

указания; потребовала не обычную стрижку, а перманент... и слегка подкрасила

волосы.

     - Она  хотела выглядеть моложе, -  объяснила Селайда  Маккаммон Дизу  и

утерла  слезу тыльной стороной кисти. Но  поведение Эллен Сарч было ничто по

сравнению  с  тем,  что  делал ее муж, он позвонил в Управление  гражданской

авиации в Вашингтоне  и  попросил  исключить Даффри  из  списка  действующих

аэропортов, хотя бы  на некоторое время. Иными словами, он  опустил ставни и

закрыл лавочку.

     На обратном пути  он остановился на заправке и сказал ее хозяину, Норму

Уилсону, что, наверное, заболел гриппом. По мнению Нормана, скорее всего так

оно и было: он выглядел бледным и усталым, даже старше своих лет.

     В ту ночь сгорели двое бдительных стражей. Рея Сарча нашли в  крохотной

диспетчерской; его  оторванная  голова в дальнем углу стояла  вертикально на

рваном  обломке  шеи,  уставившись  широко  раскрытыми глазами в распахнутую

дверь, словно там что-то можно было увидеть.

     Жена  оказалась  в спальне  их жилого трейлера. Она  лежала в постели в

новом  пеньюаре, который, возможно, ни разу  до того не  надевала.  Она быта

стара, сказал  помощник шерифа  (он потребовал  больше, чем  пьянчуга  Эзра,

-двадцать  пять  долларов,  но  информация  того  стоила), однако  с первого

взгляда становилось очевидным,  что женщина легла  с  намерением  заниматься

любовью. Дизу так понравилась гнусавая речь полицейского, что он записал эти

слова в блокнот,  в шее  у  нее  были два  громадных,  словно пробитых пикой

отверстия - одно  в яремной вене,  другое в  сонной артерии. Лицо спокойное,

глаза закрыты, руки сложены на груди.

     Хотя ее теле почти не осталось крови, на подушке было замечено  два-три

маленьких пятнышка, и еще несколько  - на книге, которая лежала  открытой  у

нее на животе, - "Царство вампиров" Энн Райс.

     А Ночной Летун?

     Где-то  незадолго  до полуночи 31 июля или  до рассвета  1  августа  он

просто улетел. Как птица.

     Или как летучая мышь.







     Диз  коснулся колесами посадочной полосы в Уилмингтоне за семь минут до

календарного захода  солнца. Сбрасывая с  глаз и продолжая сплевывать кровь,

стекавшую из пореза под глазом, он увидел молнию,  вспыхнувшую белым и синим

светом с силой, едва не ослепившей его. Затем последовал самый оглушительный

раскат грома  из всех услышанных им в жизни. Его субъективное ощущение  силы

этого  звука подтвердило  второе  стекло пассажирского отека,  рассыпавшееся

внутри мириадами  мелких  брызг  вслед  за  тем,  которое вылетело, когда он

уходил от столкновения с "боингом-727".

     В свете вспышки он заметил приземистое прямоугольное строение справа от

дорожки  34, в  которое  ударила  молния. Оно  взорвалось; к  нему  вознесся

блестящий  столб,  который,  однако,  по силе свечение  не  шел  ни в  какое

сравнение с разрядом, вызвавшим пожар.

     "Все  равно что  поджечь  шашку  динамита  игрушечной  атомной  бомбой,

-перепугано подумал Диз, и тут же: - связь". Это был узел связи.

     Огни  -  все огни,  белые по краям полосы и  яркие  синие лампочки в ее

конце, -  разом погасли, как свечки, задутые сильным порывом ветра. Внезапно

Диз  обнаружил,  что  машина несется полной  тьме  со  скоростью  более  ста

тридцати километров в час.

     Ударная   волна   взрыва,  разрушившая  главный   генератор  аэропорта,

обрушилась на "бич", словно кулак, - не  просто  ударила,  а  будто оглушила

молотком.  "Бич", который еще  не  совсем усвоил, что  больше не находится в

воздухе, катясь правым колесом,  по чему-то, что, как подсказало подсознание

Диза, было посадочными фонарями.

     "Вправо! - кричал он про себя. - Возьми правее, идиот!"

     Он  чуть  не  рванул  руль, прежде  чем сообразил,  что  будет. Если он

крутанет  руль вправо  на  такой  скорости,  самолет  опрокинется.  Вряд  ли

взорвется, потому что горючего в баках почти не осталось, но исключить этого

нельзя или же "бич" просто разломится пополам так, что Ричард Диз ниже пояса

останется в кресле, а  Ричард Диз выше  пояса  поедет в  другом направлении,

таща за  собой  разорванные  кишки, как серпантин,  и роняя на  бетон почки,

похожие на крупные ломти птичьего дерьма.

     "Едь по  ним! -  заорал он  про себя.  - Едь по ним, сукин  сын, едь по

ним!"

     Что-то - вспомогательные бензобаки у диспетчерской, догадался он, когда

появилось время догадываться, -  снова взорвалось, столкнув "бич" еще дальше

вправо, но это  как  раз  оказалось  хорошо,  он сошел с  мертвых посадочных

фонарей и вдруг  покатился по относительно гладкому  основанию,  удерживаясь

правым колесом за краешек дорожки 34, тогда как левое бежало в  еле заметном

зазоре между фонарями и  канавой, которую он заметил справа от полосы. "Бич"

еще трясло, но не с такой силой, и он понял,  что катится  на голом колесе -

правая  шина, поврежденная посадочными  фонарями,  спустили. Бег замедлился,

вот  что было важно. "Бич" наконец  начал понимать, что он уже не птица, что

он снова  на земле. Диз уже почти успокоился, как вдруг  заметил вырастающий

перед  ним  "лирджет"  с широким  фюзеляжем, прозванный  летчиками  "пузатым

Альбертом",  поставленный  каким-то  идиотом поперек  полосы:  очевидно,  не

дотянул до дорожки 5.

     Диз  видел  освещенные  окна  воздушного  такси, через которые  на него

уставились пассажиры, будто пациенты сумасшедшего  дома,  которым показывают

волшебный  фокус, а затем  он, не задумываясь, рванул руль до отказа вправо;

"бич"  свалился  с  полосы  в  канаву,  разойдясь  с  "лиром"  на  несколько

сантиметров.  Он слышал обморочные вопли, но ничего не  замечая, кроме того,

что  взрывалось у него  в глазах,  подобно петардам,  когда  "бич" попытался

снова взлететь, но с опущенными закрылками и сбавляющими обороты двигателями

у  него ничего не выходило; самолет конвульсивно рванулся, а затем покатился

по   рулежной  дорожке;   на   мгновение   показалось   здание  аэровокзала,

подсвеченное  по углам аварийными лампочками  на аккумуляторах,  высветились

самолеты на стоянке - один из  них, несомненно, "скаймастер" Ночного Летун -

словно  темные  бумажные силуэты  на багровом  фоне заката, открытом  теперь

расходящейся грозой.

     "Пронесло!" -  мелькнуло  у него в мозгу, и "бич" попробовал  катиться;

правое  крыло  высекло икры из  рулевой дорожки, и его верхушка отломилась и

закатилась в  кусты, мокрые листья которых начали тлеть от жара,  вызванного

трением.

     Затем  "бич" остановился, и слышались только рев помех в радиоприемник,

звон разбитых бутылок, содержимое которых выливалось на ковер в пассажирском

отсеке, и учащенное биение сердца Диза. Он отстегнул ремень  и  раскрыл  люк

еще до того, как осознал, что жив.

     То, что произошло  позднее, он помнил  с поразительной  ясностью, но  с

момента  когда  "бич"  остановился  на  рулежной  дорожке хвостом к  "лиру",

накренившись  вправо, и до того,  как послышались  первые  крики  из  здания

вокзала, но точно запомнил  лишь  то,  что потянулся за  своей  фотокамерой.

Выйти из самолета  без камеры Диз  не мог: "никон" был ему родне жены. Камер

была  с  ним неразлучна семнадцать  лет, когда он купил  ее в комиссионке  в

Толидо.  Он добавлял  линзы, но  основной бокс служил ему  верой и правдой с

того  самого   дня,  не  считая  случайных  царапин.  "Никон"   находился  в

специальном кармашке на спинке сиденья.  Он вытащил его и  проверил,  все ли

цело. Надел на шею и высунулся в люк.

     Он  откинулся лесенку, спрыгнул,  споткнулся и чуть  не упал, подхватив

камеру прежде, чем она ударилась о бетон.  Снова раздалось рычание грома, но

теперь  это  было просто рычание, отдаленное  и безопасное.  Ветерок ласково

потрепал его по щеке... но  ниже  пояса его прикосновение было гораздо менее

приятным. Диз  скривился. О том, как он напустил в штаны, когда  его "бич" и

реактивный "боинг" еле разошлись в воздухе, в репортаже не будет ни слова.

     Тут  от  аэровокзала донесся  пронзительный,  сверлящий  душу  крик,  в

котором смешались боль и ужас. Диза будто кто-то ударил по лицу. Он пришел в

себя.  Он снова  видел цель.  Взглянул на часы. Они не шли. Либо  повреждены

ударной волной, либо  остановились.  Часы  были из  тех древних  безделушек,

которые  надо  заводить, а  Диз не помнил, когда в последний  раз делал это.

Село ли солнце? Чертовски темно, да, но здесь такие тучи, что трудно сказать

что-то определенное. Так все-таки село?

     Донесся  новый  крик  -  да  нет, не крик, а визг,  - и звук  бьющегося

стекла.

     Диз решил, что теперь неважно, село ли солнце.

     Он побежал, отмечая про себя, что бензобаки еще горят и в воздухе стоит

запах бензиновых паров. Он попытался  прибавить скорость, но, казалось,  что

он  бежит по застывающему  цементу. Аэровокзал приближался,  но  не  быстро.

Недостаточно быстро.

     -  Ради Бога, нет! Ради Бога, нет! ПОЖАЛУЙСТА, НЕТ! О, ПРОШУ ВАС,  НЕТ!

Этот крик, нарастающий по  спирали, вдруг прервал чудовищный, нечеловеческий

вой, но  в  нем  все же было и что-то  человеческое,  и это-то  и было самое

страшное. В  слабом  свете аварийных  лампочек, освещающих углы  здания, Диз

увидел, как что-то темное пробило стену вокзала, обращенную к стоянке, - эта

стена была  почти целиком из стекла - и вылетело наружу. С глухим стуком оно

упало на пандус, покатилось, и он увидел, что это мужчина.

     Гроза затихала, но молнии сверкали еще часто, и когда  Диз,  задыхаясь,

выбежал на  стоянку, он  наконец увидел самолет  Ночного Летуна с номером  N

101BL  на хвосте.  Буквы и цифры в этом свете казались черными, но Диз знал,

что они  красные,  хотя  в  этом  в общем-то не имело значения.  Камер  была

заряжена  высокочувствительной  черно-белой   пленкой   и   снабжена  хитрой

вспышкой, которая срабатывала, лишь когда освещенность была слишком мала при

данной скорости пленки.

     Грузовой осек "скаймастера" был распахнут, словно рот мертвеца, под ним

просыпались большая куча земли, в которой копошились какие-то твари.

     Диз заметил  это, сделал  дубль и побежал к стоянке.  Теперь его сердце

было исполнено не страхом,  а диким,  пляшущим счастьем. Как хорошо, что все

сошлось именно таким образом!

     "Да,  - подумал он, - но не называй это удачей -  не смей  называть это

удачей. И даже предчувствием удачи".

     Правильно. Ведь удача же усадила его в этой комнатке  вонючего мотеля с

дребезжащими кондиционерами, не предчувствие  -  во всяком случае, не совсем

предчувствие - заставляло  его многие часы  висеть  на телефоне,  обзванивая

засиженные мухами аэропорты и вновь и  вновь называть бортовой номер Ночного

Летуна.  Это был  чистый инстинкт репортера, и  вот  сейчас  он начал давать

плоды.  Да   не  просто  плоды:  это  клад,   Эльдорадо,  сказочный  Большой

наперченный Пирог.

     Он  остановился  перед  разверстой пастью  отсека  и попытался  навести

камеру, чуть не удавился ремешком. Выругался. Раскрутил ремешок. Навел.

     От вокзала донесся  новый крик  - женский или детский. За мыслью, что в

здании происходит бойня, последовала другая - бойня лишь  оживит репортаж, и

тут  обе мысли  ушли, потому что  он  сделал  три  быстрых  снимка  "сесны",

стараясь,  чтобы в  кадр  попали раскрытый люк  и номер на  хвосте. Зажужжал

механизм автоматической перемотки.

     Диз побежал, снова бьющееся  стекло,  снова глухой стук от  падения  на

цемент, словно выбросили тряпичную куклу, пропитанную какой-то густой темной

жидкостью  вроде  микстуры  от  кашля.  Диз  присмотрелся, заметил  неловкое

движение - заколыхалось что-то вроде, бы похожее на пелерину...  но на таком

расстоянии  трудно  было  сказать.  Он  обернулся.  Сделал  еще  два  снимка

самолета,  на  сей  раз  безупречных,  раскрытый люк  и куча земли  под  ним

получатся четкими и неопровержимыми.

     Развернувшись, он побежал  к вокзалу, то, что  он вооружен  лишь старым

"никоном", почему-то не пришло ему в голову.

     Метрах в десяти от здания он остановился. Там лежали три тела -взрослые

мужчина и женщина и то ли маленькая  женщина, то  ли девочка лет тринадцати.

Точнее сказать невозможно, потому что головы не было.

     Диз  навел камеру и быстро  сделал шесть снимков; вспышка мерцала белым

светом, механизм перемотки удовлетворительно жужжал.

     У  него всегда  удерживалось  в  голове количество кадров. В  пленке их

тридцать шесть. Он снял одиннадцать. Остается двадцать пять. В карманах брюк

есть запасные пленки, и это прекрасно... если будет где перезарядить, однако

рассчитывать на то  нельзя; с  такими снимками надо брать  ноги в  руки -  и

ходу. Это обед а ля фуршет.

     Диз добежал до вокзала и распахнул дверь.







     Он думал,  что видел все,  что  можно видеть,  но ничего  подобного  он

никогда не видел. Никогда.

     Сколько? - пытался сосчитать он. Сколько? Шесть? Восемь? может, дюжина?

     Трудно  сказать. Ночной Летун  превратил маленький частный аэровокзал в

лавку мясника. Всюду валялись тела и части тел. Диз  видел  ступню в  черном

кеде;  снял  ее.  Торс  с  оторванными руками  и ногами  -  снял. Мужчина  и

замасленном  комбинезоне еще дышал,  и на мгновение Дизу показалось, что  он

узнал пьянчугу  Эзру из  аэропорта  округа  Камберленд,  но парень, лежавший

перед ним,  не  просто лысел - у него этот процесс давно завершился. Лицо  у

него было рассечено от лба до подбородка. Половинки носа почему-то напомнили

Дизу поджаренную и рассеченную сосиску, готовую к заключению в булочку.

     И это он тоже снял.

     Вдруг  что-то  внутри его  взбунтовалось  и  закричало: "Хватит!" тоном

приказа, которому невозможно не подчиниться, а тем более возражать. "Хватит,

остановись, конец!"

     Он увидел стрелку  на стене с  надписью "КОМНАТЫ ОТДЫХА". Диз побежал в

направлении стрелки; камера на ходу шлепала его по боку.

     Первым ему попался мужской туалет, но Диза  не смутило бы,  если бы это

оказался женский.  Он  разразился хриплыми, воющими  рыданиями.  Он вряд  ли

поверил бы, что именно он издает такие звуки. Много лет он уже не плакал.

     С детства.

     Он рванул дверь, заскользил,  как на  лыжах, и схватился за край второй

от начала раковины.

     Он нагнулся над ней, и его стало рвать мощной и вонючей струей; кое-что

брызгало ему в лицо или оседало коричневыми клочьями на зеркале. Он вспомнил

запах курицы по-креольски, которую ел,  склонившись над  телефоном в  номере

мотеля,  перед  тем как расплатиться и  побежать  к самолету, - и  изверг ее

обратно  с громким  рокотом,  как  перегруженная машина,  у которой  вот-вот

полетят шестерни.

     "Господи, - думал он, - Господи Иисусе, это же не человек, это не может

быть человек...' И тут он услышал звук.

     Этот  звук  он слышал  миллион раз, звук  был обычным  в  жизни  любого

американского мужчины... но  сейчас  наполнил  его сердце страхом и ползучим

ужасом, невзирая на все, что говорили опыт и убеждения.

     Этот звук производил человек: мочившийся в писсуар.

     Но,  хотя в забрызганном рвотой зеркале отражались все три писсуара, ни

за одним из них никто не стоял.

     Диз подумал: "Вампир не может отра..."

     Потом  увидел,  как  красноватая  жидкость  падает  на  фаянс  среднего

писсуара,  стекает  вниз  и  закручивается  геометрическими  фигурами  перед

сливным отверстием.

     Струи в воздухе не было; он видел только, как жидкость  соприкасается с

мертвым фаянсом.

     Вот когда она становилась видимой.

     Он застыл. Он стоял, упершись руками  в края раковины, рот, горло и нос

были  переполнены   вкусом   и   запахом  курицы  по-креольски,  и  наблюдал

немыслимое,  хотя  и  прозаическое  явление, которое происходило  у  него за

спиной.

     "Я  смотрю, -  пронеслось, как  в тумане, у него в голове, - как писает

вампир".

     Казалось,  это  тянется  вечно  -  кровавая  моча  ударяется  о  фаянс,

становится  видимой  и  завихрятся  перед  сливом.  Диз  стоял,  упираясь  в

раковину, куда только что изверг  одержимое своего желудка, впившись глазами

в  отражение  зеркала,  и  чувствовал  себя  застывшей  шестерней  какого-то

заевшего огромного механизма.

     "Скорее всего, я мертв".

     В зеркало он  видел,  как  хромированная сливная  рукоятка  сама  собой

опустилась, послышался грохот воды.

     Диз услышал шуршание, понял, что  это пелерина,  и еще понял, что, если

обернется, то можно будет вычеркнуть "скорее всего" из его предыдущей мысли.

Он стоял неподвижно, до боли вцепившись в края раковины.

     За спиной у него зазвучал низкий  голос без  обертонов. Говоривший  был

так близко, что Диз чувствовал его холодное дыхание у себя на затылке.

     - Ты следил за мной, - произнес бесстрастный голос.

     Диз застонал.

     - Да, - продолжал тот же голос, будто Диз отрицал сказанное. -Видишь, я

знаю. Я все о тебе знаю. Теперь  слушай внимательно,  мой  любопытный  друг,

потому что я это говорю один раз: больше за мной не следи.

     Диз  снова  застонал, как  побитая собака,  и  в  брюках  у него  опять

полилось.

     - Открой камеру, - раздался бесстрастный голос.

     "Моя пленка! - закричало что-то внутри Диза. -  Моя пленка! Все, что  у

меня есть! Мои снимки!"

     Сухой шелест пелерины - как взмах крыла летучей мыши.  Хотя Диз  ничего

не видел, он почувствовал, что Ночной Летун приблизился.

     Быстро.

     Пленка - это еще не все.

     Кроме того, есть жизнь. Какая бы она ни была.

     Ему  представилось,  как  он  оборачивается  и  видит  то, что не могло

показать зеркало: видит Ночного  Летуна -  гротесковую  фигуру,  похожую  на

летучую мышь,  забрызганную кровью,  кусочками  мяса  и  клочьями  вырванных

волос; снимает кадр за кадром под жужжание перемотчика... но ничего этого не

будет.

     Вовсе ничего.

     - Ты настоящий, -  выдавил он, не оборачиваясь, не в силах оторвать рук

от раковины.

     -  Ты  тоже, - парировал  бесстрастный голос, и теперь Дизу  почудились

древние склепы и запечатанные гробницы в его  здании, - пока еще, во  всяком

случае.  Это  твой  последний шанс, мой  любопытный  несостоявшийся биограф.

Открой камеру... или это сделаю я.

     Онемевшими пальцами Диз открыл свой "никон".

     Что-то дуло на его похолодевшее лицо - будто туда-сюда водили  бритвой.

На мгновение показалась длинная белая кисть, вся  залитая кровью, обкусанные

ногти с забившейся под них грязью.

     Потом пленка вышла из кассеты и безжизненно обвисла.

     Опять сухой  шелест. Опять зловонное дыхание. Какое-то время  казалось,

что  Ночной Летун все-таки убьет  его. Затем  он увидел в зеркале, как дверь

мужского туалета открывается сама собой.

     "Я ему не нужен, - думал Диз. - Он сегодня очень плотно наелся". Тут же

его снова вырвало, теперь прямо на отражение собственного лица.

     Дверь, снабженная пневматическим гарниром, бесшумно захлопнулась.

     Диз оставался на месте еще минуты три; оставался, пока не раздался  вой

сирен  чуть  ли  не  на  крыше аэровокзала;  оставался,  пока  слышался  рев

авиационного двигателя. Разумеется, двигатель "сесны-337  скаймастер". Потом

он вышел из туалета на  ватных, негнущихся ногах, ударился о противоположную

стену  коридора, отшатнулся и побрел  дальше обратно  в  здание  вокзала. Он

поскользнулся в луже крови и едва не упал.

     - Стой, мистер! - заорал полицейский у него за спиной. - Стой на месте!

Один шаг - и я стреляю!

     Диз даже не обернулся.

     - Пресса, дурачок, -  сказал он, держа  в одной руке камеру, а в другой

газетное  удостоверение.  Он подошел  к  разбитому  окну, забыв  о  том  что

засвеченная пленка все еще торчит  у него  из камеры, словно длинная полоска

конфетти, и стал наблюдать, как "сесна" взлетает по  дорожке 5. На мгновение

она  промелькнула  черным  силуэтом  на  фоне  догоравших  диспетчерской   и

вспомогательных  баков, силуэтом, очень  напоминавшим летучую мышь, а  затем

взмыла в небо, исчезла, и полицейский двинул  Диза о стену  так, что  у него

кровь пошла из носа,  а он не  заметил,  ему было все равно, и когда рыдания

начали сотрясать ему грудь, он закрыл глаза, и все равно видел, как кровавая

моча Ночного Летуна ударяется о фаянс, становится видимой и завихрятся перед

сливом.

     "Это зрелище теперь со мной навсегда", - подумал он.