О. Генри

                     III

                     Смит

                                  Перевод К. Чуковского



   Гудвин и пылкий патриот Савалья сделали все возможное,
чтобы не дать президенту Мирафлоресу скрыться. Они послали
надежных людей в Солитас и Аласан, чтобы предупредить
тамошних вожаков о побеге и выставить патрули, которые
должны были сторожить побережье и во что бы то ни стало
арестовать президента и его прекрасную подругу, если они
появятся на берегу. После этого оставалось только
позаботиться об установлении таких же наблюдательных постов
вокруг Коралио и ждать, чтобы птицы прилетели. Силки были
расставлены отлично. Дорог было так мало, количество мест,
где можно было отчалить от берега, было так ограничено, все
эти места были под такой сильной охраной, что показалось бы
чудом, если бы из этой сети ускользнуло столько анчурийского
достоинства, анчурийской романтики и денег. Президент,
несомненно, сделает попытку достигнуть берега тайно;
втихомолку попробует он пробраться на корабль в каком-нибудь
укромном местечке.
   На четвертый день после того как пришла телеграмма,
трижды закричала сирена, и в водах Коралио бросил якорь
норвежский пароход "Карлсефин". Он не принадлежал фруктовой
компании "Везувий", а действовал, как: дилетант, работая на
мелкую торговую фирму, которая была слишком ничтожна, чтобы
соперничать с компанией "Везувий". Рейсы "Карлсефина"
зависели от состояния рынка. Иногда он регулярно курсировал
между Новым Орлеаном и Центральной Америкой, а потом
отправлялся в Мобил или в Чарлстон, а то и в Нью-Йорк,
смотря по тому, где повышался спрос на фрукты.
   Гудвин бродил по берегу с обычной толпой ротозеев,
собравшихся посмотреть на новоприбывшее судно. Теперь,
когда каждую минуту можно было ждать беглеца- президента,
требовалась строгая, неослабная бдительность. Каждое судно,
появившееся у берегов, можно было рассматривать как
"потенциальное орудие бегства; даже шлюпки и тузики,
составлявшие флотилию города, были взяты под сильнейшее
подозрение. Гудвин и Савалья незаметно обследовали всю свою
сеть, проверяя, нет ли где порванной петли, откуда могла бы
ускользнуть их добыча.
   Таможенные чиновники важно уселись в казенную шлюпку и
поплыли к "Карлсефину". Пароходная шлюпка привезла на берег
комиссара с бумагами, увезла с собой карантинного доктора с
зеленым зонтиком и больничным термометром. Потом чернокожие
начали нагружать на свои плоскодонки гроздья бананов,
сложенные на берегу большими грудами, и отвозить их на
пароход. Так как пассажиров на этом пароходе не было,
власти скоро покончили со всеми формальностями. Комиссар
заявил, что судно останется на якоре лишь до утра и потому
будет грузиться всю ночь. По его словам, "Карлсефин" пришел
из Нью-Йорка, куда он в последний раз отвозил партию
кокосовых орехов и апельсинов. Для ускорения работы были
пущены в ход даже две или три пароходные шлюпки, ибо капитан
хотел вернуться как можно скорее, чтобы не упустить
возможностей, создавшихся благодаря некоторой нехватке
фруктов на рынках Штатов.
   Около четырех часов близ Коралио появилось следом за
роковой "Идалией" еще одно морское чудовище, к каким в
здешних водах еще не успели привыкнуть, - изящная паровая
яхта, выкрашенная в бледно-желтую краску, четко очерченная,
словно гравюра. Красавица неслась к берегам, распиливая
волны легко, как утка в лохани с дождевой водой. Скоро к
берегу приблизилась быстроходная шлюпка, управляемая
гребцами в матросской форме, и на прибрежный песок выскочил
коренастый мужчина.
   Поглядев как бы с неодобрением на довольно пеструю толпу
туземцев, мужчина прямо направился к Гудвину, который изо
всех на берегу был самым несомненным англосаксом. Гудвин
вежливо приветствовал его.
   Из дальнейшего разговора выяснилось, что фамилия
новоприбывшего Смит и что прибыл он на яхте. Тощие
биографические данные! Ведь яхта и без того была у всех на
виду, а о том, что фамилия незнакомца Смит, можно было
догадаться по его наружности. Но Гудвину, видавшему виды,
бросилось в глаза несоответствие между Смитом и его яхтой.
У Смита голова была, как пуля, у Смита были тупые и косые
глаза, усы у Смита были, как у бармена, который смешивает в
кабаке коктейли. И если только он не переоделся по прибытии
в здешние воды, он, значит, имел дерзость оскорблять палубу
своей благородной яхты котелком светло-серого цвета,
клетчатым костюмчиком и водевильным галстуком. Люди,
имеющие собственные яхты, обычно находятся в большей
гармонии с ними.
   Было ясно, что у Смита есть какое-то дело, но он не
афишировал себя. Он сказал несколько слов о здешней
местности, заметив, что она точка в точку похожа на картинки
в географии; потом он спросил, где живет консул Соединенных
Штатов. Гудвин указал ему на тряпицу в полосках и звездах,
висевшую над маленьким консульским домиком за апельсинными
деревьями.
   - Вы, несомненно, застанете консула дома, - сказал
Гудвин. - Мистер Джедди чуть не утонул несколько дней
назад, он заплыл слишком далеко во время купания. Доктор
запретил ему пока что выходить из дома.
   Смит пустился вспахивать ногами песок по дороге в
консульство. Его крикливый и пестрый наряд был в жестокой
вражде с мягкими - синими и зелеными-красками тропиков.
   Джедди лежал в гамаке, немного бледный и вялый. В ту
ночь, когда шлюпка "Валгаллы" доставила на берег его
бездыханное тело, доктор Грэгг и другие приятели промучились
над ним два-три часа, чтобы сохранить искру жизни, еще
тлевшую в нем. Бутылка с бесплодным посланием так и
умчалась в море, и созданная ею проблема свелась к простой
задачке на сложение: по правилам арифметики один да один -
два; по правилам романтики - один.
   Существует забавная старинная теория, что у человека
могут быть две души - одна внешняя, которая служит ему
постоянно, и другая внутренняя, которая пробуждается
изредка, но, проснувшись, живет интенсивно и ярко.
Подчиняясь первой, человек бреется, голосует, платит налоги,
содержит семью, покупает в рассрочку мебель и вообще ведет
себя нормально. Но стоит внутренней душе взять верх, и в
один миг тот же человек начинает изливать на свою спутницу
жизни поток яростного отвращения; не успеете вы оглянуться,
как он изменяет свои политические взгляды, наносит
смертельное оскорбление своему лучшему другу, удаляется в
монастырь или в дансинг, исчезает, вешается, или - пишет
стихи и песни, или целует жену, когда она его о том не
просила, или отдает все свои сбережения на борьбу с
каким-нибудь микробом. Потом внешняя душа возвращается, и
перед нами снова наш уравновешенный, спокойный гражданин.
То, что было, это всего лишь бунт Индивидуума против
Порядка; надо было перетряхнуть атомы человека, чтобы дать
им снова осесть на положенных местах.
   У Джедди встряска оказалась не очень серьезной -
всего-навсего прогулка вплавь по теплому морю, погоня за
столь прозаическим предметом, как дрейфующая бутылка. И
теперь он снова стал самим собою. У него на письменном
столе лежало готовое к отправке прошение о скорейшем его
увольнении с должности консула. Бернард Брэнигэн не терпел
отлагательств и сразу предложил Джедди стать компаньоном в
его прибыльных и разнообразных делах, а Паула с упоением
строила планы новой меблировки и нового убранства верхнего
этажа Брэнигэнова дома.
   Консул приподнялся в гамаке, увидев у себя столь
заметного гостя.
   - Сидите, сидите, любезнейший! - сказал гость, широко
помахивая ручищей. - Моя фамилия Смит. Приехал на яхте.
Вы как будто консул, не так ли? Там, на берегу, стоит вот
этакий верзила, очень важный, он показал мне как пройти. И
я подумал: зайду. Окажу решпект родному флагу.
   - Присядьте, - сказал Джедди. - У вас великолепная яхта.
Я все время любуюсь ею, с тех пор как она появилась у нас.
И ход у нее, кажется, быстрый. А каков тоннаж?
   - Черт ее знает! - сказал Смит. - Сколько она весит,
для меня безразлично. Но ход у нее первый сорт: никому не
даст пылить себе в нос. Зовут ее "Бродяга", и это моя
первая поездка. Надумал прокатиться, поглядеть на места,
откуда к нам привозят перец, резину и революции. Я и не
знал, что тут столько пейзажей. Куда ни пойдешь - пейзаж.
Центральный парк в Нью-Йорке, и тот, пожалуй, спасует перед
этим. Тут у вас и кокосы, и мартышки, и попки, не правда
ли?
   - Да, - ответил Джедди. - Я совершенно уверен, что наша
флора и фауна могли бы затмить флору и фауну Центрального
парка.
   - Возможно! - согласился Смит весьма охотно. - Я их не
видал. Но думаю, что по животной и растительной части вы
нас перешибете. А много ли у вас путешественников?
   - Путешественников? - переспросил консул. - Вы, должно
быть, хотите сказать, пассажиров, приезжающих на пароходах?
Нет, мало кто останавливается в Коралио. Разве что деловой
человек, ищущий, куда поместить капиталы, а туристы и
любители красивых видов обычно проезжают дальше, в те
города, где есть гавани.
   - А вот этот пароход, который нагружают бананами? -
сказал Смит. - Есть на нем пассажиры какие-нибудь?
   - Это "Карлсефин", - сказал консул. - Фруктовое судно
без правильных рейсов. Сейчас оно, кажется, пришло из
Нью-Йорка. На нем нет пассажиров. Я видел его шлюпку,
когда она шла к берегу, и там не было никого постороннего.
Ведь это в сущности наше единственное развлечение -
рассматривать пароходы, которые прибывают к нам; всякий
пассажир - большое событие в городе. Если вы намерены
пожить некоторое время в Коралио, мистер Смит, я буду рад
познакомить вас с несколькими здешними жителями. Здесь есть
американцы - пять-шесть человек, - с которыми приятно
познакомиться, а также лучшие представители местного
общества.
   - Спасибо, - сказал Смит. - Не беспокойтесь! Рад бы
поболтать с земляками и прочее, но я здесь на самое короткое
время. Этот важный там, на берегу, говорил о каком-то
докторе, не можете ли вы сказать мне, где этот доктор живет?
"Бродяга" не так твердо стоит на ногах, как гостиница на
Бродвее, в Нью-Йорке, и с человеком то и дело приключается
морская болезнь. Хорошо бы запастись пилюлями в дорогу;
горсть маленьких и сладких пилюль не мешает.
   - Вернее всего вы застанете доктора Грэгга в гостинице, -
сказал консул. - Гостиница видна отсюда: то двухэтажное
здание с балконом, где апельсинные деревья.
   Отель де лос Эстранхерос был мрачен, его избегали и свои
и чужие Он стоял на углу улицы Гроба Господня. К одному его
крылу примыкала роща молодых апельсинных деревьев,
окруженная низкой каменной оградой, через которую легко мог
перешагнуть человек высокого роста. Дом был оштукатурен,
соленый ветер и солнце расцветили его пятнами всевозможных
оттенков. На верхний балкон его выходила дверь и два окна с
деревянными жалюзи вместо рам.
   Из нижнего этажа две двери открывались на узкий каменный
тротуар. Здесь внизу помещалась pulperia - распивочная,
которую содержала хозяйка гостиницы, мадама Тимотеа Ортис.
Позади прилавка на бутылках с водкой, анисовкой, шотландской
горькой и дешевыми винами лежала густая пыль, разве что
редкий гость оставит на бутылке следы своих пальцев. В
верхнем этаже было пять или шесть номеров, которые почти
всегда пустовали. Редко-редко какой-нибудь плантатор
прискачет на коне из своего сада, чтобы потолковать со своим
агентом по продаже фруктов, и проведет меланхолическую ночь
в одном из этих верхних номеров; иногда мелкий
чиновник-туземец, приехавший сюда с помпой по какому-нибудь
пустяковому казенному делу, в испуге предаст себя гробовому
гостеприимству мадамы. Но мадама, вполне довольная, сидела
за стойкой и не пыталась бороться с судьбой. Если кому
нужно поесть, или выпить, или переночевать в отеле де лос
Эстранхерос - милости просим, пожалуйста. Esta bueno (1).
Если же никто не приходит - ну что же! Никто не приходит.
Esta, bueno.
   Когда изумительный Смит пробирался по зыбким тротуарам
улицы Гроба Господня, единственный постоянный жилец этого
увядшего отеля сидел возле дверей, услаждая себя дуновением
моря.
   Доктору Грэггу, карантинному врачу, было лет
пятьдесят-шестьдесят. Он обладал румяными щеками и самой
длинной бородой между Огненной Землей и Топикой. Должность
карантинного врача досталась ему потому, что медицинский
департамент в морском городке некоего южного штата испугался
желтой лихорадки - этого древнего бича всех южных портов
Доктору Грэггу вменялось в обязанность осматривать команду и
пассажиров всякого судна, покидающего Коралио, - не окажется
ли у них ранних симптомов болезни. Обязанность легкая,
жалованье - для живущего в Коралио - большое. Свободного
времени много, и милый доктор стал пополнять свои заработки
частной практикой среди жителей всего побережья.
По-испански он не знал и десяти слов, но это не смущало его
- не нужно быть лингвистом, чтобы щупать пульс и получать
гонорар. Если прибавить к этому, что доктор постоянно
стремился рассказать одну историю по поводу трепанации
черепа, что ни разу никто не дослушал этой истории до конца
и что водку он считал профилактическим средством, то этим
будут исчерпаны все его наиболее интересные качества.
   Доктор вынес на улицу стул Он сидел без пиджака,
прислонившись к стене, курил и поглаживал бороду. В его
выцветших голубеньких глазках выразилось изумление, когда он
увидел Смита в костюме всех цветов радуги.
   - Вы и есть доктор Грэгг, не так ли? - сказал Смит,
теребя украшавшую его галстук булавку собачью голову. -
Констебль, то есть консул, сказал мне, что вы живете в этом
караван сарае. Моя фамилия Смит. Я приехал на яхте.
Просто так, для прогулки - поглядеть на обезьян и ананасы.
Зайдем-ка под крышу, док, и выпьем. Вид у этого кафе
паршивый, но авось и в нем найдется влага.
   - Я с удовольствием, разделю ваше общество, сэр, - сказал
доктор Грэгг, бодро вставая, - и позволю себе проглотить
одну рюмочку водки. Я нахожу, что в качестве
профилактического средства небольшая порция водки необычайно
полезна при здешних климатических условиях.
   Они направились к пульперии, как вдруг туземец, босой,
бесшумно приблизился к ним и обратился к доктору, на
испанском языке. Он весь был серо-желтого цвета, как
перезрелый лимон; на нем была рубаха из бумажной ткани,
рваные полотняные брюки и кожаный пояс. Лицо у него было,
как у зверька, подвижное и шустрое, но проблесков ума было
мало. Он заговорил взволнованно и так серьезно, что жаль
было глядеть, как столько пыла пропадает напрасно.
   Доктор Грэгг пощупал его пульс.
   - Больны?
   - Mi mujer esta enferma en la casa, - сказал человек; он
сообщил на единственном доступном ему языке, что его жена
лежит больная в лачуге под пальмовой крышей.
   Доктор вытащил из кармана горсточку капсюль, наполненных
каким-то белым порошком. Он отсчитал десять штук, дал их
туземцу и выразительно поднял указательный палец.
   - Принимай по одной каждые два часа.
   Тут он поднял два пальца и с чувством помахал ими перед
лицом туземца. После этого он достал часы и дважды обвел
пальцем вокруг циферблата. Затем два пальца опять
потянулись к самому носу пациента,
   - Два... два... два часа... - повторил доктор.
   - Si, Senor (2), - безрадостно сказал пациент.
   Он вытащил из своего кармана дешевые серебряные часы и
сунул их доктору в руку.
   - Мой принесет, - говорил он, мучительно борясь с теми
немногими английскими словами, которые были случайно
известны ему, - мой принесет завтра другие часы.
   Потом он удалился, унылый, со своими капсюлями.
   - Невежественный народ, сэр! - сказал доктор, опуская
часы в карман. - Кажется, этот субъект смешал мой рецепт с
гонораром. Ну, не беда. Он все равно мой должник. А
других часов - это он врет - не принесет! Разве можно
полагаться на этих людей? Обещают и надуют... Ну, а как же
наша выпивка, мистер Смит? Каким путем вы прибыли в
Коралио? Я и не знал, что в последнее время, кроме
"Карлсефина", нас посетили другие суда.
   Они остановились у покинутой стойки; доктор не промолвил
больше ни слова, но мадама уже поставила перед ним бутылку.
На этой бутылке пыли не было.
   После второго стакана Смит сказал:
   - Вы говорите, док, на "Карлсефине" нет пассажиров. А
уверены вы в этом, мой милый? Как будто на берегу говорили,
что есть... Двое или трое.
   - Ни одного, - сказал доктор. - Я сам делал медицинский
осмотр. Видел всю команду, там нет ни одного пассажира.
Пароход снимется с якоря чуть только закончит погрузку, то
есть рано утром, на рассвете... Все формальности уже
закончены. Нет, там нет никаких пассажиров. Как вам
нравится этот коньяк? Его привезла французская шхуна с
месяц назад, целых две шлюпки с коньяком. Пари держу, что
наша знаменитая республика не получила за него ни реала
пошлины. Но вы не желаете пить? Тогда выйдем на улицу и
посидим в холодке. Не часто нам, изгнанникам, случается
беседовать с людьми из внешнего мира.
   Доктор вынес на улицу еще один стул, поставил его рядом
со своим и усадил нового знакомого.
   - Вы человек бывалый, - сказал он. - Вы много
путешествовали, много видели. Ваше суждение в вопросах
этики, а также в вопросах чести, права и профессионального
долга имеет значительный вес. Я был бы рад, если бы вы
позволили мне рассказать один случай, который в летописях
современной медицины является небывалым событием. Лет
девять назад, когда я занимался практикой в моем родном
городе, меня пригласили к больному, у которого была контузия
черепа. Осколок кости нажимает на мозг - таков был мой
диагноз. Хирургическая операция, называемая трепанацией
черепа, была неизбежна. Но так как пациент был джентльменом
богатым и уважаемым в городе, я счел необходимым пригласить
на консилиум - Смит вскочил с места и с видом нежной мольбы
положил руку на плечо собеседнику.
   - Вот что, док! - сказал он торжественным тоном. - Дело
это очень интересное, и мне будет жаль не дослушать до
конца. Я уже по началу чувствую, что дальше будет нечто
замечательное, и я намерен изложить всю историю, если
позволите, на ближайшем медицинском конгрессе. Но у меня
срочные дела. Я живо управлюсь с ними и опять приду к вам
вечерком. И вы доскажете мне всю эту историю. Ладно?
   - Конечно, конечно, - сказал доктор. - Идите раньше по
своим делам, кончайте их и приходите сюда. Я подожду. Дело
в том, что на консилиуме один из самых выдающихся врачей
утверждал, будто у больного в мозгу сгустки крови, другой
говорил, что нарыв, но я...
   - Что вы делаете? Зачем вы рассказываете? Этак вы
испортите всю вашу историю. Подождите, пока я вернусь.
Тогда вы размотаете всю эту повесть медленно, как нитку с
катушки.
   Горы подняли свои мускулистые плечи, чтобы коням Аполлона
промчаться по ним на покой, день умер и в лагунах, и в
тенистых банановых рощах, и в болотах, заросших тропической
зеленью, откуда выползли синие крабы для ночных прогулок по
земле. И, наконец, он умер на высочайших вершинах. Потом -
краткие сумерки, эфемерные, как полет мотылька, и вот
верхнее око Южного Креста выглянуло из-за пальмовой аллеи, и
огромные светляки возвещают своими факелами тихое пришествие
ночи.
   В море "Карлсефин" качался на якоре. Казалось, что его
огни пронзают воду своими дрожащими копьями до неизмеримых
глубин. Караибы грузили пароход, то и дело подъезжая к нему
на больших плоскодонках, доверху полных бананами.
   На песчаном берегу, прижавшись спиною к кокосовой пальме,
весь окруженный окурками бесчисленных сигар, сидел Смит и
глядел неустанно, не сводя своих острых глаз с парохода.
   Этот нелепый турист почему-то сосредоточил все свое
внимание на невиннейшем "фруктовом" пароходе. Дважды ему
было сказано, что там нет ни одного пассажира. И все же с
настойчивостью, которая едва ли подобала столь беспечному
гуляке, он проверял эти сведения собственными глазами.
Изумительно похожий на какую-то яркую и пеструю ящерицу, он
скрючился у подножия кокосовой пальмы и кругленькими бойкими
глазенками ящерицы вонзился в пароход "Карлсефин".
   На белом песке покоилась еще более белая, принадлежавшая
яхте гичка под охраной одного из ее белых матросов.
Неподалеку, в прибрежной пульперии на Калье Гранда, три
других матроса с яхты сражались друг с другом вокруг
единственного в Коралио бильярда. Казалось, был отдан
приказ, чтобы лодка была в любую минуту готова к отплытию.
Вообще в атмосфере было ожидание, предчувствие - вот-вот
что-то должно случиться, что совершенно чуждо воздуху
Коралио.
   Словно какая-то разноцветная залетная птица, Смит
опустился на этот усеянный пальмами берег лишь для того,
чтобы почистить перышки и опять улететь на бесшумных
крыльях. Когда забрезжило утро, уже не было ни Смита, ни
гички, ни яхты. Смит никому не оставил никаких поручений;
он не оставил следов, по которым могли бы прочесть его тайну
на песчаном прибрежье Коралио. Он появился, поговорил на
своем странном жаргоне, жаргоне кафе и асфальта; посидел под
кокосовой пальмой - и сгинул. На следующее утро Коралио,
бессмитный, ел бананы и говорил: "Человек в раскрашенных
одеждах ушел прочь". Вместе с сиестой (3) весь этот случай
отошел, зевая, в историю.
   Та же участь до поры до времени должна постигнуть Смита и
в нашем рассказе. Пусть подождет за кулисами. Он никогда
не вернется в Коралио, никогда не вернется к доктору Грэггу,
который напрасно сидит у порога, поглаживая роскошную бороду
и готовясь обогатить своего залетного слушателя волнующей
повестью о трепанации черепа и кознях завистников.
   Но все же Смит снова возникнет среди этих разрозненных
страниц: он пропорхнет среди них, чтобы придать им ясности.
Тогда он поведает нам, почему он разбросал в ту ночь столько
взволнованных сигарных окурков вокруг кокосовой пальмы. Он
обязан рассказать нам это; ибо, когда перед самым рассветом
он уехал на своем "Бродяге", он увез с собою и ключ к
загадке, такой большой и нелепой, что немногие в Коралио
осмеливались хотя бы загадать ее.

----------------------------------------------------------

   1) - Отлично (испан.).
   2) - Да, сеньор (испан.).
   3) - Послеобеденный сон (испан).