О. Генри
Туман в Сан Антонио
Перевод Т. Озерской
Аптекарь впился острым взглядом в бледное лицо,
полузакрытое поднятым воротником пальто.
- Не хочется мне отпускать вам, - говорит он с сомнением.
- Вы уже взяли двенадцать таблеток морфия час назад.
Покупатель смущенно улыбается.
- Всё ваши кривые улицы. Я не собирался беспокоить вас
вторично, да, верно, сбился с пути. Прошу прощенья.
Подтянув повыше воротник пальто, он медленно направляется
к выходу. Останавливается на углу, под электрическим
фонарем, рассеянно вертит в руках маленькие картонные
коробочки.
- Тридцать шесть, - бормочет он про себя. - Хватит за
глаза.
Все дело в том, что серый туман завладел в эту ночь
городом и холодный страх схватил за горло его гостей. Три
тысячи больных, если верить статистике, проводили эту зиму в
Сан-Антонио. Они съехались сюда со всех концов страны,
прослышав, что узкие, петлявшие по обеим сторонам реки
улички избрал своим местопребыванием великий бог Озон.
Самый чистый воздух, сэр! Чище нет на земле! Ну да,
речка вьется через весь город, но это не значит, что у нас
есть малярия, о нет, сэр! Многократные пробы, проводившиеся
как местными, так и столичными экспертами, показали, что наш
воздух не содержит в себе ничего вредоносного - ничего,
кроме озона, чистого озона, сэр!
Опыты с лакмусовыми бумажками на всем протяжении реки
выявили... Впрочем, вы прочтете это в наших проспектах. А
не то любой из местных жителей перескажет их вам слово в
слово.
Мы достигли чудес в смысле климата, но погода не в нашей
власти. И Сан-Антонио снимает с себя ответственность за
этот холодный серый туман, который целует в губы три тысячи
жертв и распинает их на кресте. В такую ночь свирепеют
прожорливые туберкулезные бациллы, которых держала в узде
надежда. Бледные цепкие пальцы тумана задушили в эту ночь
не одного обреченного. Не один служитель бога Озона сдался
в эту ночь врагу и повернулся на постели лицом к стене в той
холодной тупой апатии, которая так пугает окружающих. И не
одна душа отлетела прочь вместе с хлынувшей из горла алой
струйкой крови, оставив позади мертвые тела - холодные и
белые, как самый туман. А некоторые увидели в этом
атмосферном посланце призрак великого, немыслимого соблазна;
он нашептал им, как нелепо вдыхать воздух в легкие только
затем, чтобы выдохнуть его обратно, и они обрели покой с
помощью того, что подвернулось под руку, - пистолета, газа
или благодетельной соляной кислоты.
Покупатель морфия долго бредет в тумане и, наконец
останавливается на одном из десятка чугунных мостов в центре
города, перекинутых через маленькую капризную речонку.
Задыхаясь, он прислоняется к перилам, ибо туман сгустился
здесь, он притаился, как тать, и готов задушить любого из
Трех Тысяч, который пройдет этим путем. Надсадный
чахоточный кашель рождает насмешливое эхо в железных тросах
моста, и они звенят, словно издеваясь:
"Кликети-кляк! Чуточку холодно, чуточку сыро! Но только
не от реки, сэр! Лакмусовые бумажки на всем протяжении, и
ничего, кроме озона. Клякети-кляк!"
Справившись с кашлем, приезжий из Мемфиса замечает шагах
в десяти от себя какую- то фигуру в пальто; незнакомец
привалился к перилам моста и тоже старается отдышаться после
очередного приступа кашля. Три Тысячи - это своего рода
братство, они обходятся без обычных формальностей при
знакомстве. Кашель заменяет им визитную карточку,
кровохарканье - рекомендательное письмо. Приезжий из
Мемфиса, оправившись первым, первым и вступает в разговор.
- Гудол. Мемфис. Туберкулез легких. Кажется, последняя
стадия.
Три Тысячи скупы на слова. Слово - это дыхание, а его
надо беречь для того, чтобы выписывать чеки докторам.
- Хэрд, - хрипит другой. - Хэрд. Из Толедо. Огайо.
Катаральный бронхит. Тоже скоро крышка... врач сказал.
Дает мне четыре недели, если буду беречься. Ты уже получил
увольнительную на тот свет?
- Мой доктор, - с оттенком хвастовства говорит Гудол из
Мемфиса, - обещает мне еще три месяца.
- А, черт с ней... с разницей! - ворчит толедец,
заполняя промежутки между словами хрипом и свистом. - Что
такое месяц? Я вот свой срок... скощу... до одной
недели... и подохну в какой-нибудь трясучке - на четырех
колесах... чтоб не трястись на постели. В кабаках, гляди,
вой подымут, когда я отправлюсь к праотцам. Я кабаки-то,
можно сказать, облагодетельствовал с тех пор, как взял этот
аллюр. Слышь, Гудол из Мемфиса... если твой доктор отмерил
тебе такую малость... ты бы... вот, как я... кутнул во
всю мочь... и отправился бы ко всем чертям легко и без
проволочки.
- Кутнуть? - повторяет Гудол из Мемфиса, видимо,
осваивая эту новую для него идею. - Я никогда не пробовал.
У меня была другая мысль, но...
- Пойдем выпьем, - предлагает толедец. - Я уже вторые
сутки накачиваюсь... да чертово зелье что-то перестало
забирать... не то, что прежде. Гудол из Мемфиса, у тебя
какое дыхание?
- Двадцать четыре.
- А температура?
- Сто четыре.
- Ну, ты в два счета окочуришься. А меня... меньше чем
в неделю не свернет. Надерись, друг Гудол... загуляй так,
чтоб чертям тошно стало... тут тебя и прихлопнет... без
лишних издержек и хлопот. Эх, будь я проклят, ну и курорт
же... курам на смех! Туман с озера Эри заблудился бы в
этом тумане через две с половиной минуты.
- Вы сказали что-то насчет выпивки, - напоминает Гудол.
И вот они уже сидят у сверкающей стойки бара и дают отдых
ногам за счет локтей. Бармен, белобрысый, тучный,
вылощенный, наливает им виски, отмечая про себя, что эти
двое - из числа Трех Тысяч. Один клиент - хорошо одетый
мужчина средних лет, с изборожденным морщинами исхудалым
лицом. Другой - совсем еще мальчик; огромные глаза над
поднятым воротником пальто. Ловко маскируя скуку,
порождаемую бесчисленными повторениями одного и того же,
виночерпий за стойкой заводит санитарную сагу Сан-Антонио:
- Сыроватый вечер, джентльмены. Редкость для нашего
города. Небольшой туман с реки. Совершенно безвредный,
впрочем. Многократные пробы...
- К черту ваши лакмусовые бумажки, - хрипит толедец. -
Не примите, конечно, на свой счет... Мы уже о них слышали.
Пускай себе краснеют, синеют или белеют. Нас больше
интересуют многократные пробы этого виски. Повторим?
Прошлый раз платил я, Гудол из Мемфиса.
Бутылка клонится то к одному стакану, то к другому и не
сходит со стойки. Бармен с любопытством наблюдает, как два
полуживых человека хлопают "Кентуккийскую красотку" стакан
за стаканом, и думает о том, что такое количество виски уже
свалило бы с ног дюжину ковбоев, а эти - ни в одном глазу и
только следят с задумчивым и печальным интересом за
странствиями бутылки. Это заставляет его высказать
участливое опасение по поводу последствий.
- Вашей бурдой нас не проймешь, - говорит толедец. - У
нас прививка - из виски... и рыбьего жира. Если бы вы пили
с нами, вас бы уж, верно, сволокли в участок, а мы
только-только разохотились. Давайте еще бутылку.
Искать смерть в стакане вина - канительное дело. Надо
придумать что-нибудь другое. Они выходят из бара и снова
ныряют в туман. Тротуары - чуть приметные тропки у подножия
домов; улицы - холодные, сырые ущелья, туман заливает их,
как поток в половодье. Где-то неподалеку - мексиканский
квартал. Сквозь туман, как по проводу, плывут звуки:
бренчанье гитары и волнующий голос какой-то сеньориты.
En las tardes sombrillos del mvierro
En el prado a Marar me reclino
Y maldigo mi fausto destmo -
Una vida la mas infeliz,
Они не понимают слов - ни тот, что из Мемфиса, ни тот,
что из Толедо, но к чему слова - самое пустое и ничтожное в
жизни? Музыка бередит душу искателей нирваны и вырывает у
толедца признание:
- Как подумаю о своих ребятишках, так просто... Черт
подери, мистер Гудол из Мемфиса, маловато мы с вами хватили
виски. Да еще эта тягучая музыка... Забываешь, что надо
забыть.
Тут Хэрд из Толедо поспешно вытаскивает часы и
восклицает:
- Провалиться мне! Совсем забыл. Я же условился
встретиться с приятелями в одиннадцать часов, чтобы
прокатиться на источник в Сан-Педро. С одним парнем из
Нью-Йорка и двумя девицами-сестрами Кастилло из "Рейнгельдер
гарден". Этот парень - везучий, собака, одно легкое
целехонько. Год еще протянет. И куча денег притом. Вся
гулянка за его счет. Никак нельзя упустить такой случай.
Жаль, что тебя не будет с нами. Ну, прощай, Гудол из
Мемфиса.
Он заворачивает за угол и спешит прочь, без стеснения
оборвав знакомство, как делают те, кто стоит одной ногой в
могиле, ибо, когда человек чувствует приближение конца, его
эгоизм и себялюбие расцветают пышным цветом. Но вот он
оборачивается, и из тумана долетает его голос:
- Гудол из Мемфиса! Если ты меня опередишь, скажи им там
- Хэрд идет следом. Хэрд из Толедо, штат Огайо.
И с этими словами искуситель Гудола покидает его. Юноша
не выражает ни недовольства, ни сожалений. Его бьет кашель.
Когда приступ проходит, Гудол безучастно бредет дальше по
какой-то улице, названия которой он не знает и не стремится
узнать. Но вот он видит вращающуюся дверь и слышит звуки
духовых и струнных инструментов. Двое мужчин входят в эту
дверь, и он следует за ними. Он попадает в какой-то
вестибюль, щедро уставленный пальмами, кактусами и
олеандрами в кадках. За маленькими мраморными столиками
сидят люди. Официанты бесшумно разносят пиво. Все здесь
чисто, чинно, весело и уныло - развлечение на немецкий лад.
Справа от входа юноша видит лестницу. Человек, стоящий
внизу у перил, протягивает руку. Гудол достает пригоршню
серебра, и человек выбирает оттуда одну монетку. Гудол
поднимается по лестнице и видит две галереи. Они тянутся по
сторонам концертного зала, который расположен в глубине
здания, позади вестибюля. Галереи разделены на небольшие
ниши, или ложи; легкие кружевные занавеси у входа в ложи
придают им характер некоторой интимности.
Бесцельно бредя по проходу мимо этих стыдливо-нахальных
убежищ, Гудол замечает в одном из них молодую женщину,
которая сидит одна, в задумчивой позе. Молодая женщина
видит приближающегося Гудола. Она улыбается ему, и он
замирает на месте. Потом, следуя ее приглашению,
нерешительно опускается на стул напротив нее; между ними
столик.
Гудолу всего девятнадцать лет. Жестокая богиня Чахотка
отмечает иных печатью красоты, прежде чем их погубить, и
Гудол - из их числа. Грозный румянец, горящий на восковых
щеках, придает ему особое, пугающее очарование. У него
отрешенный взгляд человека, чувствующего свою обреченность.
Ведь никому не дано знать свое будущее, и потому всякий
страшится приподнять над ним завесу.
Молодая женщина хорошо одета, женственна, красива, нежна
и полна очарования - неувядаемого очарования Евы.
Как они находят путь друг к другу - неважно. Путь этот
короток и прям, он подсказан обстоятельствами.
Кнопка звонка на перегородке время от времени передает
сигнал, официант приходит и уходит.
Задумчивая красавица отказывается от вина. Ее толстые
белокурые косы падают почти до полу - она, несомненно, ведет
свой род от Лорелеи. И официант приносит пиво - холодное,
пенистое, зеленовато-золотистое. Оркестр на эстраде
взывает. "Рахиль, ты мне дана..." Юная пара уже многое
успела поведать друг другу. Она называет его Вальтер, а он
ее - мисс Роза.
Гудол чувствует себя легко. Он рассказывает ей о себе, о
своем родном доме в Теннеси - старом доме с колоннами в тени
вековых дубов. О лошадях, об охоте, обо всех своих друзьях,
даже о цыплятах и о кустах самшита, окаймляющих садовую
дорожку. О том, как он отправился на юг искать в целебном
климате спасения от своего наследственного врага - чахотки.
О том, как три месяца жил на ранчо. Об охоте на оленей, о
гремучих змеях, о веселой, бесшабашной жизни ковбойского
лагеря. И о своем приезде в Сан-Антонио, где знаменитый
специалист дал ему понять, что дни его сочтены. И, наконец,
об этой ночи, когда туман бледной рукой мертвеца сдавил ему
горло, сломил его дух, и он ринулся искать свою пристань
среди его свинцовых волн.
- На этой неделе не пришло письмо из дому, - говорит он,
- и я совсем было раскис. Я ведь знаю, что конец близок, и
уже устал ждать. Я вышел на улицу и стал покупать морфий в
каждой аптеке, где соглашались отпустить мне хоть несколько
таблеток. Набрал их тридцать шесть штук - по четверть грана
каждая - и хотел пойти домой и принять, но тут мне
встретился на мосту один чудак, который подал новую мысль.
Гудол бросает на стол маленькую картонную коробочку.
- Я сложил их все сюда, - говорит он.
Мисс Роза, как истая женщина, должна, разумеется,
раскрыть коробочку и поежиться в испуге, взглянув на
невинное с виду снадобье.
- Страх какой! Но неужто эти крошечные белые
лепешечки... Да нет, никогда не поверю, что они могут убить
человека!
О да, могут, могут! Уж он-то знает. Девять гранов
морфия! Хватит и половины.
Мисс Роза требует, чтобы он рассказал ей о мистере Хэрде
из Толедо, и Гудол удовлетворяет ее любопытство. Она
смеется восхищенно и простодушно, как ребенок.
- Какой смешной малый! Но расскажите мне еще о вашем
доме и сестрах, Вальтер. О Техасе, тарантулах и ковбоях я
уже, кажется, все знаю.
Эта тема очень дорога сейчас его сердцу, и он снова
рассказывает ей про свой родной дом, вспоминает различные
мелкие, незатейливые подробности - все то, что нежными и
крепкими узами связывает изгнанника с родиной. К одной из
сестер, Элис, он особенно часто возвращается в своих
воспоминаниях.
- Она похожа на вас, мисс Роза, - говорит он. - Может, и
не такая красивая, но такая же милая, и добрая, и чистая.
- Ну, ну, Вальтер, - обрывает его мисс Роза, - расскажите
теперь о чем-нибудь другом.
Но вот на стену в проходе падает чья-то тень, а следом за
тенью движется фигура плотного, хорошо одетого мужчины. Он
приближается, неслышно ступая, к кружевной занавеске на
двери, задерживается на секунду и проходит дальше. И тотчас
в дверях возникает официант:
- Мистер Рольф просит...
- Передайте Рольфу, что я занята.
- Не знаю, в чем тут дело, - говорит Гудол из Мемфиса, -
но я чувствую себя куда лучше. Час назад я мечтал умереть,
а когда я встретил вас, мисс Роза, мне так захотелось пожить
еще.
Молодая женщина обходит вокруг столика, обнимает юношу за
шею и целует в щеку.
- Ты и должен жить, мой славный мальчик, - говорит она.
- Я знаю - виной всему этот мерзкий туман. Он нагнал на
тебя тоску... да и на меня тоже... чуть-чуть. А
посмотри-ка!
Быстрым движением она отдергивает портьеру. Окно в стене
- напротив двери, и, о чудо! Туман растаял.
Благодетельница-луна снова плывет на просторе по бездонно-
синему небу. Крыши, балконы и шпили отливают жемчугом и
перламутром. Сияющий небесный свод отражается в реке,
которая вьется где-то там внизу, между домами, то исчезая,
то появляясь снова. Заря принесет назавтра ясный день -
свежий, бодрый, радостный.
- Как можно говорить о смерти, когда мир так чудесен! -
восклицает мисс Роза, кладя руку на плечо юноши. - Сделайте
то, о чем я вас прошу, Вальтер... ради меня. Пойдите
сейчас домой, отдохните и скажите себе:
"Я должен выздороветь!" И сдержите слово.
- Хорошо, - улыбаясь, говорит юноша. - Я сделаю так, раз
вы просите.
Появляется официант с полными стаканами на подносе. Нет,
они не звонили, но это кстати. Он может оставить им пиво.
Последний стакан на прощанье. Мисс Роза говорит:
- За ваше здоровье, Вальтер!
Он отвечает:
- За нашу скорую встречу!
Его глаза не смотрят больше в пустоту. Перед ним -
видение того, что побеждает смерть. В эту ночь он вступил в
новую, неизведанную страну. Он послушен и готов Уйти.
- Доброй ночи, - говорит она.
- Я еще никогда не целовал женщины, - признается он. -
Только сестер.
- Ну, вы и теперь еще не целовали, - смеется она. - Это
я поцеловала вас - на прощанье.
- Когда мы встретимся? - снова спрашивает он.
- Вы обещали мне пойти домой, - говорит она, сдвинув
брови. - И выздороветь. Быть может, мы встретимся скоро.
Прощайте, Вальтер.
Он все еще медлит, со шляпой в руке. Мисс Роза улыбается
и целует его еще раз - в лоб. Она провожает его глазами,
пока он не исчезает в глубине прохода; потом возвращается к
своему столику.
На стену снова падает тень. На этот раз плотный,
неслышно ступающий мужчина отодвигает кружевную занавеску и
заглядывает внутрь. Глаза мисс Розы встречают его взгляд, и
так - скрестив оружие - они с минуту ведут этот молчаливый
поединок. Потом мужчина опускает занавеску и уходит.
Оркестр внезапно смолкает, и из соседней ложи доносится
чей-то самодовольный голос. Должно быть, кто-то из местных
жителей угощает там приезжего гостя. Мисс Роза откинулась
на спинку стула и улыбается, уловив отдельные восклицания:
- Самый чистый воздух, сэр... лакмусовые бумажки...
лучший в мире... ничего вредоносного... наш город...
только озон... чистый озон!
Официант возвращается за стаканами и подносом. При его
появлении мисс Роза комкает в кулаке пустую картонную
коробочку и швыряет ее в угол. Шляпной булавкой она
размешивает что-то в своем стакане.
- Что это, мисс Роза, - говорит официант привычным,
любезно-фамильярным тоном, - до утра еще далеко, а вы уже
начинаете солить пиво?