О. Генри 

                       Искатели риска

                         Рассказ

                                               Перевод с английского Е. Суриц


Файл с книжной полки Несененко Алексея


  Пусть наша история и потерпит крушение на разбегающихся рельсах Non Sequitur, 
  Лимитед, что тут поделаешь; но вы все-таки займите место в экскурсионном 
  автобусе “Raison d’etre”. Буквально на минуточку, только чтобы рассмотреть 
  одну тему, ну, назовем ее, скажем: “Что поджидает нас за углом”.
  Omnius mundus in duas partes divisus est — одни носят галоши и платят подушную 
  подать, другие — открывают новые континенты. Континентов для открывания, увы, 
  не осталось, зато к тому времени, когда выйдут из моды галоши и подушная 
  подать разовьется в подоходный налог, те, другие, будут разъезжать по железным 
  дорогам вдоль каналов на Марсе.
  Фортуна, Удача и Случай названы в словарях синонимами. Но знаток в них отметит 
  различия. Фортуна — это назначенный вожделенный приз. Удача — дорога к нему. 
  Случай затаился в тенях при этой дороге. Лицо Фортуны — сияющее, призывное; 
  лицо Удачи горит отвагой. У Счастливого Случая лицо прекрасное, безупречное, 
  рожденное снами. Мы еще видим это лицо на дне нашей чашечки кофе, пока 
  перевариваем и критикуем свою утреннюю котлету.
  Искатель риска — это тот, кто по дороге к Фортуне не спускает глаз с летящих 
  мимо изгородей, лугов и рощ. Этим он отличается от искателя удачи. Рекорд 
  рисковости был поставлен давным-давно — тем, кто скушал запретный плод. Найти 
  доказательство того, что это действительно имело место, — высшая цель искателя 
  удачи. От обоих типов одна морока. А мы с вами, люди простые, законопослушные, 
  раскурим-ка лучше трубку, угомоним детишек и кота, устроимся в плетеном кресле 
  под мигающей газовой горелкой у холодного окна и рассмотрим небольшой рассказ 
  про двух искателей риска.
  — Слышали анекдот про эскимоса? — спросил Биллинджер в малой дубовой гостиной, 
  сразу слева, если вы проникнете в Виргинский клуб.
  — Конечно, — ответил Джон Реджиналд Форстер, вставая и выходя из комнаты.
  Форстер взял у служителя свою соломенную шляпу (солома выйдет из моды и, 
  возможно, снова войдет задолго до того, как все это будет опубликовано) и 
  вышел на улицу. Биллинджер привык, что его анекдотов не слушают, и, конечно, 
  не мог обидеться.
  Форстер был в своем любимом настроении и хотел сбежать отовсюду. Для душевной 
  гармонии человеку нужно, чтобы его мнения разделял и настроению сочувствовал 
  кто-то еще. (Я написал было безличную форму “сочувствовали”, но один 
  телеграфист некогда призвал меня не употреблять лишних слов ради экономии 
  денег. Тут случай обратный.)
  В своем любимом настроении Форстер всегда воображал себя искателем счастья. Он 
  был прирожденным искателем риска, но происхождение, воспитание, традиции и 
  вредное влияние Манхэттенского племени не давали ему развернуться. Все торные 
  большие шоссе он истоптал и не одну боковую тропку из тех, что призваны 
  облегчать скуку жизни. Но напрасно. А все потому, что он знал, что ждет его в 
  конце каждой улицы. По опыту и логически рассуждая, он почти точно знал, куда 
  его заведет любое бегство от будней. Самые причудливые и прихотливые личные 
  вариации на общие темы жизни казались ему монотонными и нагоняли на него 
  смертную тоску. Он не сумел убедиться, что, хотя мир создан круглым, 
  квадратура этого круга исчислена и самое интересное поджидает нас за углом.
  Форстер шел и шел все дальше от клуба, стараясь не замечать и не выбирать 
  улиц. Он бы с удовольствием заблудился; но на это не было никакой надежды. 
  Фортуна и Удача в нашем большом городе всегда к вашим услугам. Но Случай — 
  восточный гость. Он невидим и неуловим, как прекрасный принц в паланкине, 
  защищенный взводом драгоманов от любопытных глаз. Вы проходите одну улицу, 
  проходите другую, третью, а Случая все не видно.
  Так пробродив целый час, Форстер остановился на углу широкого, гладкого 
  проспекта, безутешно глядя на живописный старый отель напротив с мягко, но 
  светло озаренными окнами. Безутешно — потому что он чувствовал, что пора 
  ужинать; а ужин в этом отеле не сулил ни малейшего риска. Он знал это место 
  наизусть, и обслуживание здесь было так бесшумно и быстро, а выбор блюд так 
  изыскан, что буквально жаль было голода, укрощаемого со столь безжалостным 
  совершенством. Даже музыка здесь, казалось, всегда играла на бис.
  И тут ему пришла фантазия поужинать в каком-нибудь полупочтенном, даже 
  подозрительном заведении подальше от центра, где лихие повара всех стран 
  предлагают свою рискованную кухню всепожглощающим американцам. А вдруг там 
  ждет его что-то необыкновенное: исключение без правила, вопрос без ответа, 
  средство без цели, субъект без предиката, Гольфстрим в соленом океане жизни... 
  А вдруг?.. Форстер не переоделся к ужину; на нем был темный деловой костюм, 
  который не привлек бы к себе вниманья даже там, где официанты разносят 
  спагетти в расстегнутых жилетках.
  И Джон Реджиналд Форстер стал искать у себя деньги; ведь чем дешевле ваш ужин, 
  тем безусловней вам придется за него платить. Он тщательно обследовал все 
  тринадцать больших и малых карманов своего делового костюма, но не нашел ни 
  единого цента. Его банковский счет выражался пятизначной цифрой, но...
  Форстер заметил, что некто неподалеку с удовольствием за ним наблюдает. 
  Человек как человек, лет тридцати, прилично одетый, он стоял так, будто ждал 
  трамвая. Но по данной улице трамваи не ходили. А потому это стоянье рядом и 
  откровенное любопытство показались Форстеру некоторой навязчивостью. Однако, 
  будучи постоянным искателем риска, он предпочел не оскорбляться и ответил 
  смущенной улыбкой на веселую усмешку незнакомца.
  — На нуле? — спросил тот, подходя еще ближе.
  — Да, похоже,— сказал Форстер.— Я думал, доллар-другой обнаружится...
  — Понятно, — засмеявшись, сказал незнакомец. — Ан нет. Я только что, 
  заворачивая за угол, произвел ту же процедуру. Нашел в верхнем кармане жилета 
  — и как они туда попали? — два цента. Не знаете, как могут покормить за два 
  цента?
  — Так вы не ужинали? — спросил Форстер.
  — Нет. А хотелось бы. Знаете, у меня к вам предложение. У меня есть 
  предчувствие, что вы не откажетесь. На вас хороший костюм. Простите мою 
  нескромность. Мой, полагаю, тоже не вызовет подозрений у метрдотеля. Что, если 
  мы зайдем в этот отель и поужинаем вместе? Закажем все как миллионеры или, 
  если угодно, как господа в стесненных обстоятельствах, вдруг решившие кутнуть. 
  А в заключение используем мои две монетки, чтобы решить, кому придется принять 
  на себя всю грозу хозяйского гнева и мщенья. Моя фамилия Айвз. Полагаю, мы с 
  вами жили примерно на одинаковом уровне, пока денежки наши не испарились.
  — Идет! — сказал Форстер весело.
  Затея обещала вход в таинственное царство Риска, во всяком случае, сулила 
  кое-что кроме опостылевших изысков здешней кухни.
  Скоро они уже сидели за угловым столиком в ресторане отеля. Айвз послал 
  Форстеру по скатерти одну из своих двух монет.
  — Киньте-ка, кому заказывать,— сказал он.
  Форстер проиграл.
  Айвз засмеялся и стал называть официанту яства и пития, с такой спокойной 
  непринужденностью вычитывая их из меню, будто это его настольная книга. 
  Форстер слушал и кивал одобрительно.
  — Я из тех,— говорил Айвз, заглатывая устриц,— кто всю жизнь ищет 
  неожиданностей. Я — не авантюрист, грезящий о призе. И не игрок, который 
  знает, что либо выиграет, либо проиграет свою ставку. То, о чем я мечтаю, — 
  это напасть на приключение, последствий которого сам не смогу предугадать. 
  Главная моя задача — вечно бросать вызов слепой, увертливой судьбе. Мир нынче 
  так изучен и расчислен, что не осталось вероятности вдруг выйти на тропу 
  случая, которая вся не будет изуродована указателями предстоящих поворотов. Я 
  — как тот служащий Министерства Околичностей, который возмущался, когда кто-то 
  приходил к нему за справкой: “Ему надо, знаете ли, знать!” Так вот, я не хочу 
  знать, не хочу анализировать, не хочу догадываться — я хочу давать руку на 
  отсечение, закрыв глаза.
  — О! Я понимаю, как я вас понимаю! — сказал Форстер.— Как часто я мечтал 
  сформулировать свои ощущения. Вам это удалось. Я тоже люблю бросать вызов 
  судьбе. Не заказать ли нам мозельское к следующему блюду?
  — Почему бы нет? — сказал Айвз.— Я вижу, вы ухватили мою мысль. Тем яростней 
  будут те громы и молнии, которые обрушатся на голову проигравшего. Если вам 
  еще не надоело, вернемся к нашим баранам. Всего раза два-три случалось мне 
  встречать истинного искателя случая, который пускается в дальний путь, не 
  попросив у судьбы ни расписания, ни карты. Но по мере того как мир делается 
  цивилизованней и умней, все трудней напасть на приключение, конца которого сам 
  не предвидишь. Во дни Елизаветы вы могли напасть ну хоть на часового, взломать 
  ворота, обнажить шпагу и поставить на кон жизнь. Теперь попробуйте-ка нахамите 
  полицейскому, и самые смелые ваши фантазии не пойдут дальше догадок, в какой 
  именно участок вас поволокут.
  — Да-да, — приговаривал Форстер, одобрительно кивая.
  — Я сегодня вернулся в Нью-Йорк, — сказал Айвз, — после трехлетних странствий. 
  Всюду то же, не стоило мотаться. Мир перегружен умозаключениями и выводами. А 
  меня волнуют только предпосылки. Я пробовал охотиться в Африке на крупную 
  дичь. Я знаю, как с такого-то расстояния бьет по цели такое-то ружье; когда 
  слон или носорог падет от пули. Удовольствие при этом я испытываю примерно 
  такое же, как в школе, когда, оставленный после уроков, решал скучнейшие 
  задачки на доске.
  — Да-да,— приговаривал Форстер.
  — Разве что аэропланом попробовать управлять,— продолжал Айвз задумчиво.— На 
  аэростате я летал. Скука, голый расчет на авось: куда ветер дует.
  — Остаются женщины, — улыбнулся Форстер.
  — Три месяца тому назад, — сказал Айвз, — я бродил по одному базару в 
  Константинополе. Дама, под чадрой, разумеется, но с прелестными глазами, 
  перебирала жемчуга и янтарь на лотке неподалеку. Ее охранял огромный нубиец, 
  черный как смоль. Скоро он незаметно приблизился ко мне и сунул мне записку. 
  Улучив минуту, я в нее заглянул. Торопливые карандашные каракули: “У арочных 
  ворот Соловьиного Сада, сегодня вечером, в девять”. Увлекательная предпосылка, 
  не правда ли, мистер Форстер?
  — Ну а дальше, дальше-то что было? — сказал Форстер.
  — Я навел справки и выяснил, что этот Соловьиный Сад принадлежит одному 
  старому турку, великому визирю или что-то в таком духе. Естественно, ровно в 
  девять я был возле арочных ворот. Тот же нубиец проворно их открыл, я вошел и 
  сел на скамью подле душистого фонтана рядом с таинственной незнакомкой. Мы с 
  ней мило поболтали. Она оказалась некоей Миртль Томсон, журналисткой, которая 
  писала для чикагской газетенки о турецких гаремах. Оказывается, она отметила 
  на базаре столичный чекан моих брюк и поняла, что я должен просветить Нью-Йорк 
  на ту же тему.
  — Понятно, — сказал Форстер. — Понятно.
  — Я путешествовал по Канаде на каноэ, — сказал Айвз, — сквозь водопады и 
  водовороты. Но и там я не нашел того, чего хотел, так как я знал, что в 
  результате может произойти только одно из двух: либо я выплыву, либо пойду ко 
  дну. В какие я только карточные игры не играл! Но математики почти совсем 
  испоганили это занятие, просчитав шансы. Я заводил знакомства в поезде. Я 
  отвечал на объявления. Я звонил в чужие двери. Я не успокаивался, я искал. Но 
  конец бывал всегда один: логическое следствие посылки.
  — Я знаю, — сказал Форстер. — Все это я и сам испробовал. Но у меня было 
  меньше случаев попытать случай. Есть ли где еще в мире город, столь бедный 
  невозможностями, как Нью-Йорк? Казалось бы, столько путей в неизвестное; но ни 
  один из тысячи не доставит вас не туда, где вы предполагали очутиться. Хорошо 
  бы подземка и трамваи нас так же редко подводили.
  — Рассвет, — сказал Айвз, — встал над ночами Шехерезады. Нет больше халифов. 
  Горшок рыбака превратился в термос, гарантирующий температуру кипения или 
  замерзания в течение сорока восьми часов для любого джинна. Жизнь идет как 
  заведенная. Наука убила случайность. Нет уже тех возможностей, какие были у 
  Колумба и у того, кто съел первую устрицу. Известно только то, что нет ничего 
  неизвестного.
  — Да, — сказал Форстер. — Мой опыт — ограниченный опыт горожанина. Я не 
  повидал мир так, как вы. Но, кажется, мы сходимся в его оценке. Тем не менее я 
  благодарен судьбе, подарившей нам хоть это маленькое приключение. Нам 
  обеспечен один захватывающий миг — когда принесут счет. В конце концов, 
  наверно, пилигримы, странствовавшие без сумы, острее ощущали жизнь, чем рыцари 
  Круглого стола, разъезжавшие со свитой и с чеком от короля Артура, вшитым в 
  подкладку шлема. Ну а теперь, раз вы допили кофе, используем же ваши 
  недостаточные средства, чтобы узнать, кто из нас примет на себя удар судьбы. В 
  какой руке?
  — В правой, — сказал Айвз.
  — В правой, — сказал Форстер, разжимая ладонь. — Я проиграл. Мы забыли 
  разработать план, как смыться выигравшему. Предлагаю: когда подходит официант, 
  вы говорите, что вам надо позвонить. Я удерживаю форт и счет, пока вы 
  успеваете взять шляпу и исчезнуть. Спасибо вам за необычный вечер, мистер 
  Айвз, и хотелось бы как-нибудь еще повторить этот эксперимент.
  — Если память мне не изменяет, — расхохотался Айвз, — ближайший полицейский 
  участок на Макдугал-стрит. Я тоже получил большое удовольствие, смею вас 
  уверить.
  Форстер пальцем подманил официанта. Тот буквально с противоестественным 
  проворством скользнул к столу и положил счет рядом с прибором потерпевшего. 
  Форстер взял его и заботливо приписал несколько цифр. Айвз привольно откинулся 
  на стуле.
  — Простите,— сказал Форстер,— но вы ведь собирались позвонить Граймзу насчет 
  театральных билетов на четверг? Забыли?
  — А... — сказал Айвз, устраиваясь еще уютней. — Успеется. Официант, принесите 
  мне воды.
  — Хотите присутствовать при смертном часе? — спросил Форстер.
  — Надеюсь, вы не против? — попросил Айвз.— Не часто увидишь, как в ресторане 
  зацапывают джентльмена, пытавшегося поужинать на шармачка.
  — Отлично, — сказал Форстер, — вы увидите жизнь христианина на арене, 
  иссякающую вместе с вашей запивкой.
  Официант принес воду и стоял с отрешенным видом неумолимого мытаря.
  Форстер повременил несколько секунд, потом вынул вечное перо и написал под 
  чеком свою фамилию. Официант с поклоном взял чек и удалился.
  — Дело в том, — объяснил Форстер, смущенно хмыкнув, — что меня едва ли можно 
  назвать отважным рыцарем удачи. Я должен вам кое в чем признаться. Я вот уже 
  второй год несколько раз в неделю ужинаю в этом отеле и всегда подписываю 
  чеки. — Тут голос его окреп, и он прибавил: — Но вы, вы большой молодец! 
  Знали, что у меня нет денег, и не оставили в беде, рискуя, что вас тоже 
  схватят.
  — Увы, я тоже должен вам кое в чем признаться, — улыбнулся Айвз. — Это мой 
  отель. То есть я, естественно, им не управляю, но всегда держу апартаменты в 
  третьем этаже на случай, если судьба меня закинет в этот город.
  Он подозвал официанта и сказал:
  — Внизу все еще мистер Джилмор? Хорошо. Скажите ему, что мистер Айвз тут и 
  просит, чтобы приготовили и проветрили его комнаты.
  — Ну вот, опять не повезло,— сказал Форстер.— Боже мой! Где же выход? Неужели 
  нет головоломок без ответа? Если хотите, поговорим еще немного на эту тему. Не 
  так уж часто встретишь человека, который понимает твои трудности. Через месяц 
  я женюсь.
  — Я воздерживаюсь от комментариев, — сказал Айвз.
  — И правильно делаете. Я кое-что прибавлю к своему сообщению. Я глубоко предан 
  этой даме. Но не могу решить: красоваться ли мне в церкви или удрать на 
  Аляску. Тут опять то, что мы с вами обсуждали, — жаль отменять варианты. 
  Каждый знает схему: после завтрака ты получаешь отдающий цейлонским чаем 
  поцелуй; потом идешь на службу; возвращаешься домой, переодеваешься к ужину; 
  дважды в неделю — театр; счета; весь вечер маешься, подыскивая тему для 
  разговора; время от времени возникают мелкие стычки; потом — крупная ссора; и 
  потом развод, а то и медленное сползание в безропотную старость, что еще хуже.
  — Да, я понимаю, — задумчиво кивал Айвз.
  — Эта определенность, — продолжал Форстер, — и останавливает меня. Уже ничего 
  не будет поджидать за углом.
  — Да, после остановки “Церковь”. Я вас понимаю.
  — Поверьте, — сказал Форстер, — в своих чувствах к ней я совершенно не 
  сомневаюсь. Я люблю ее глубоко и верно. Но что-то в самом составе моей крови 
  противится всякой предсказуемости. Я не знаю, чего хочу; но знаю, что хочу 
  этого. Я, наверно, болтаю как идиот, но самому мне все понятно.
  — Я вас понимаю, — сказал Айвз с несколько вялой улыбкой. — Но мне, пожалуй, 
  пора идти к себе. Если вздумаете снова со мной здесь отужинать, мистер 
  Форстер, я буду рад.
  — В четверг? — предложил Форстер.
  — В семь, если вам удобно, — ответил Айвз.
  — В семь так в семь, — согласился Форстер. 
  В полдевятого Айвз сел в такси, которое доставило его к дому на одной из 
  Западных Семидесятых. Его визитная карточка открыла ему доступ в старомодную 
  приемную, куда в жизни не посмели бы сунуться Фортуна, Удача или Случай. Стены 
  украшали офорты Уистлера, гравюры Имярека, натюрморты с виноградной кистью, 
  садовой тележкой, такими арбузными косточками, рассыпанными по столу, что их 
  не отличишь от настоящих, и головка Грёза. Это был — уклад. Были даже медные 
  подставки для дров. На столе лежал альбом, в сафьяне, с потемневшими 
  серебряными наклепками. Громко тикали часы на камине и без пяти минут девять 
  издали предупредительный щелчок. Айвз удивленно поднял глаза и вспомнил, как 
  столь же предупредительно щелкали часы в доме у его бабушки.
  А потом по лестнице спустилась Мэри Марсден. Ей было двадцать четыре года, и я 
  оставляю ее вашему воображению. Скажу одно: молодость, здоровье, искренность, 
  смелость и сине-зеленые глаза всегда прекрасны, и она обладала этим всем. Она 
  протянула Айвзу руку с милой сердечностью старой дружбы.
  — Ты не можешь себе представить, как приятно, — сказала она, — раз в три года 
  тебя здесь видеть.
  Полчаса они разговаривали. Каюсь, я не в состоянии повторить их разговор. Вы 
  его найдете в любом светском романе. Когда с этой частью было покончено, Мэри 
  спросила:
  — Ну как, нашел ты то, чего хотел, за время своих странствий?
  — То, чего я хотел? — спросил Айвз.
  — Ну да. Ты же всегда был странный. Еще в детстве не хотел играть в камешки, в 
  бейсбол, ни в какую игру, где есть правила. Нырять хотел только в тех местах, 
  где могло оказаться и полметра, и десять. А вырос, остался тем же. Мы часто 
  обсуждали эти твои чудачества.
  — Боюсь, я неисправим, — сказал Айвз. — Мне претит учение о предопределении, 
  тройное правило, закон всемирного тяготения, о налогах и тому подобное. Жизнь 
  всегда мне казалась чем-то вроде детективного сериала, где к каждому выпуску 
  прилагается краткое изложение следующей главы.
  Мэри залилась веселым смехом.
  — Боб Эймз мне рассказывал, — сказала она, — об одной твоей проделке. Вы ехали 
  в поезде на юг, и вдруг ты вышел в городе, где и не думал останавливаться, 
  только из-за того, что кондуктор вывесил в конце вагона название следующей 
  станции.
  — Помню, — сказал Айвз. — Эта “следующая станция” всегда для меня была 
  понятием, от которого хотелось удрать.
  — Я знаю, — сказала Мэри. — И это очень глупо. Надеюсь, ты не нашел того, чего 
  хотел не найти, и выходил на станции, где станций не было, и ничего такого, 
  чего ты ждал, не случилось с тобой за все эти три года.
  — Кое-чего я хотел еще до того, как уехал, — сказал Айвз.
  Мэри ясно взглянула ему в глаза с легкой, но совершенно прелестной улыбкой.
  — Да, — сказала она. — Ты хотел меня. И ничто этому не препятствовало, как ты 
  сам прекрасно знаешь.
  Не отвечая, Айвз медленно обводил взглядом комнату. С тех пор как он был здесь 
  три года назад, она ничуть не изменилась. Он живо вспомнил свои тогдашние 
  мысли. Предметы в этой комнате незыблемы, как вечные холмы. Тут невозможны 
  никакие перемены, кроме тех, что внесет безжалостное время. Этот альбом с 
  серебряными наклепками так и будет лежать на том же углу стола, так же будут 
  висеть по стенам эти картины, стулья будут дежурить на своих местах каждое 
  утро, каждый полдень и вечер, покуда держится этот уклад. Эти медные подставки 
  для дров — воплощение стабильности. Кое-где вкраплены реликвии столетней 
  старины, и они здесь пребудут еще столетья. Тому, кто будет покидать и вновь 
  обретать этот кров, никогда не придется мучиться предчувствием или сомнением. 
  Он найдет все таким же, каким оставил. Прекрасный принц Случай никогда не 
  постучится в эту дверь.
  А перед ним сидела прекрасная дама, под стать этому укладу. Нежная, 
  прохладная, неизменная. Никаких сюрпризов. Тот, кто проведет с ней век, не 
  заметит перемены, пусть она даже станет морщинистая и седая. Три года его не 
  было, а она все его ждет, такая же, как этот дом, незыблемая, постоянная. 
  Тогда он был уверен, что она любит его. Уверенность, что так будет вечно, и 
  погнала его в дальние страны. Так текли его мысли.
  — А я скоро замуж выхожу, — сказала Мэри.
  В четверг, днем, Форстер запыхавшись явился к Айвзу в отель.
  — Прошу прощенья, старина, — сказал он. — Наш ужин придется отложить этак на 
  годик. Я уезжаю. Пароход отчаливает в четыре. Мы с вами тогда так славно 
  поговорили, и это все решило. Поболтаюсь по свету и, может быть, избавлюсь от 
  кошмара, терзающего меня и вас, — от этого страха узнать, что будет дальше. Я 
  сделал одну вещь, которая слегка мучит мою совесть. Но так будет лучше для нас 
  обоих. Я написал той даме, с которой был помолвлен, и все ей объяснил — 
  откровенно признался, почему я уезжаю: не перенесу размеренности брака. Как 
  по-вашему: правильно я поступил?
  — Не мне судить, — ответил Айвз. — Поезжайте, поохотьтесь на слонов, если 
  считаете, что это внесет в вашу жизнь элемент непредсказуемого. Такие вещи 
  каждый сам за себя решает. Только одно скажу вам, Форстер. Я нашел свой путь. 
  Я напал на самый большой риск в мире, на игру случая, которая никогда не 
  завершится, приключение, которое может вознести тебя на седьмое небо, а может 
  швырнуть в самую мрачную бездну. И ты будешь в вечном напряжении, покуда комья 
  земли не упадут на твой гроб, потому что ты никогда ничего не узнаешь, до 
  смертного часа своего не узнаешь, и даже потом не узнаешь. И мотаться тебе по 
  волнам, без компаса и без руля, и ты сам себе капитан, и команда, и рулевой, и 
  стоять тебе на вахте день и ночь, не зная ни отдыха ни срока. Я нашел РИСК. А 
  насчет Мэри Марсден пусть совесть вас не мучит, Форстер. Вчера в полдень мы с 
  нею обвенчались.