О. Генри

                      Выкуп

                                        Перевод М. Урнова



   Я и старикашка Мак Лонсбери, мы вышли из этой игры в
прятки с маленькой золотоносной жилой, заработав по сорок
тысяч долларов на брата. Я говорю "старикашка" Мак, но он
не был старым. Сорок один, не больше. Однако он всегда
казался стариком.
   - Энди, - говорит мне Мак, - я устал от суеты. Мы с
тобой здорово поработали эти три года. Давай отдохнем
малость и спустим лишние деньжонки.
   - Предложение мне по вкусу, - говорю я. - Давай станем
на время набобами и попробуем, что это за штука. Но что мы
будем делать проедемся к Ниагарскому водопаду или будем
резаться в "фараон"?
   - Много лет, - говорит Мак, - я мечтал, что если у меня
будут лишние деньги, я сниму где-нибудь хибарку из двух
комнат, найму повара-китайца и буду себе сидеть в одних
носках и читать "Историю цивилизации" Бокля.
   - Ну что ж, - говорю я, - приятно, полезно и без
вульгарной помпы. Пожалуй, лучшего помещения денег не
придумаешь. Дай мне часы с кукушкой и "Самоучитель для игры
на банджо" Сэпа Уиннера, и я тебе компаньон.
   Через неделю мы с Маком попадаем в городок Пинья, милях в
тридцати от Денвера, и находим элегантный домишко из двух
комнат, как раз то, что нам нужно. Мы вложили в городской
банк вагон денег и перезнакомились со всеми тремястами
сорока жителями города. Китайца, часы с кукушкой, Бокля и
"Самоучитель" мы привезли с собой из Денвера, и в нашей
хибарке сразу стало уютно, как дома.
   Не верьте, когда говорят, будто богатство не приносит
счастья. Посмотрели бы вы, как старикашка Мак сидит в своей
качалке, задрав ноги в голубых нитяных носках на подоконник,
и сквозь очки поглощает снадобье Бокля, - это была картина
довольства, которой позавидовал бы сам Рокфеллер. А я
учился наигрывать на банджо "Старичина-молодчина Зип", и
кукушка вовремя вставляла свои замечания, и А-Син насыщал
атмосферу прекраснейшим ароматом яичницы с ветчиной, перед
которым спасовал бы даже запах жимолости. Когда становилось
слишком темно, чтобы разбирать чепуху Бокля и закорючки
"Самоучителя", мы с Маком закуривали трубки и толковали о
науке, о добывании жемчуга, об ишиасе, о Египте, об
орфографии, о рыбах, о пассатах, о выделке кожи, о
благодарности, об орлах и о всяких других предметах,
относительно которых у нас прежде никогда не хватало времени
высказывать свое мнение.
   Как-то вечером Мак возьми да спроси меня, хорошо ли я
разбираюсь в нравах и политике женского сословия.
   - Кого ты спрашиваешь! - говорю я самонадеянным тоном.
- Я знаю их от Альфреда до Омахи (1). Женскую природу и
тому подобное, - говорю я, - я распознаю так же быстро, как
зоркий осел - Скалистые горы. Я собаку съел на их увертках
и вывертах...
   - Понимаешь, Энди, - говорит Мак, вроде как вздохнув, -
мне совсем не пришлось иметь дело с их предрасположением.
Возможно, и во мне взыграла бы склонность обыграть их
соседство, да времени не было. С четырнадцати лет я
зарабатывал себе на жизнь, и мои размышления не были
обогащены теми чувствами, какие, судя по описаниям, обычно
вызывают создания этого пола. Иногда я жалею об этом, -
говорит Мак.
   - Женщины - неблагоприятный предмет для изучения, -
говорю я, - и все это зависит от точки зрения. И хотя они
отличаются друг от друга в существенном, но я часто замечал,
что они как нельзя более несходны в мелочах.
   - Кажется мне, - продолжает Мак, - что гораздо лучше
проявлять к ним интерес и вдохновляться ими, когда молод и к
этому предназначен. Я прозевал свой случай. И, пожалуй, я
слишком стар, чтобы включить их в свою программу.
   - Ну, не знаю, - говорю я ему, - может, ты отдаешь
предпочтение бочонку с деньгами и полному освобождению от
всяких забот и хлопот. Но я не жалею, что изучил их, -
говорю я. - Тот не даст себя в обиду в этом мире, кто умеет
разбираться в женских фокусах и увертках.
   Мы продолжали жить в Пинье, нам нравилось это местечко.
Некоторые люди предпочитают тратить свои деньги с шумом,
треском и всякими передвижениями, но мне и Маку надоели
суматоха и гостиничные полотенца. Народ в Пинье относился к
нам хорошо. А-Син стряпал кормежку по нашему вкусу. Мак и
Бокль были неразлучны, как два кладбищенских вора, а я почти
в точности извлекал на банджо сердцещипательное "Девочки из
Буффало, выходите вечерком".
   Однажды мне вручили телеграмму от Спейта, из Нью-Мексико,
где этот парень разрабатывал жилу, с которой я получал
проценты. Пришлось туда выехать, и я проторчал там два
месяца. Мне не терпелось вернуться в Пинью и опять зажить в
свое удовольствие.
   Подойдя к хибарке, я чуть не упал в обморок. Мак стоял в
дверях, и если ангелы плачут, то, клянусь, в эту минуту они
не стали бы улыбаться.
   Это был не человек - зрелище! Честное слово! На него
стоило посмотреть в лорнет, в бинокль, да что там, в
подзорную трубу, в большой телескоп Ликской обсерватории!
   На нем был сюртук, шикарные ботинки, и белый жилет и
цилиндр, и герань, величиной с пучок шпината, была
приклепана на фасаде. И он ухмылялся и коробился, как
торгаш в преисподней или мальчишка, у которого схватило
живот.
   - Алло, Энди, - говорит Мак, цедя сквозь зубы, - рад, что
ты вернулся. Тут без тебя произошли кое-какие перемены.
   - Вижу, - говорю я, - и, сознаюсь, это кощунственное
явление. Не таким тебя создал всевышний, Мак Лонсбери.
Зачем же ты надругался над его творением, явив собой столь
дерзкое непотребство!
   - Понимаешь, Энди, - говорит он, - меня выбрали мировым
судьей.
   Я внимательно посмотрел на Мака. Он был беспокоен и
возбужден. Мировой судья должен бать скорбящим и кротким.
   Как раз в этот момент по тротуару проходила какая-то
девушка, и я заметил, что Мак словно бы захихикал и
покраснел, а потом снял цилиндр, улыбнулся и поклонился, и
она улыбнулась, поклонилась и пошла дальше.
   - Ты пропал, - говорю я, - если в твои годы заболеваешь
любовной корью. А я-то думал, что она к тебе не пристанет.
И лакированные ботинки! И все это за какие- нибудь два
месяца!
   - Вечером у меня свадьба... вот эта самая юная девица, -
говорит Мак явно с подъемом.
   - Я забыл кое-что на почте, - сказал я и быстро зашагал
прочь.
   Я нагнал эту девушку ярдов через сто. Я снял шляпу и
представился. Ей было этак лет девятнадцать, а выглядела
она моложе своих лет. Она вспыхнула и посмотрела на меня
холодно, словно я был метелью из "Двух сироток".
   - Я слышал, что сегодня вечером у вас свадьба? - сказал
я.
   - Правильно, - говорит она, - вам это почему-нибудь не
нравится?
   - Послушай, сестренка, - начинаю я.
   - Меня зовут мисс Ребоза Рид, - говорит она обиженно.
   - Знаю, - говорю я, - так вот, Ребоза, я уже не молод,
гожусь в должники твоему папаше, а эта старая,
расфранченная, подремонтированная, страдающая морской
болезнью развалина, которая носится, распустив хвост и
кулдыкая, в своих лакированных ботинках, как наскипидаренный
индюк, приходится мне лучшим другом. Ну на кой черт ты
связалась с ним и втянула его в это брачное предприятие?
   - Да ведь другого-то нету, - ответила мисс Ребоза.
   - Глупости! - говорю я, бросив тошнотворный взгляд
восхищения на цвет ее лица и общую композицию. - С твоей
красотой ты подцепишь кого угодно. Послушай, Ребоза,
старикашка Мак тебе не пара. Ему было двадцать два, когда
ты стала - урожденная Рид, как пишут в газетах. Этот
расцвет у него долго не протянется. Он весь пропитан
старостью, целомудрием и трухой. У него приступ бабьего
лета - только и всего. Он прозевал свою получку, когда был
молод, а теперь вымаливает у природы проценты по векселю,
который ему достался от амура вместо наличных... Ребоза,
тебе непременно нужно, чтобы этот брак состоялся?
   - Ну ясно, - говорит она, покачивая анютины глазки на
своей шляпе. - И думаю, что не мне одной.
   - В котором часу должно это свершиться? - спрашиваю я.
   - В шесть, - говорит она.
   Я сразу решил, как поступить. Я должен сделать все,
чтобы спасти Мака. Позволить такому хорошему, пожилому не
подходящему для супружества человеку погибнуть из- за
девчонки, которая не отвыкла еще грызть карандаш и
застегивать платьице на спине, - нет, это превышало меру
моего равнодушия.
   - Ребоза, - сказал я серьезно пустив в ход весь свой
запас знаний, первопричин женских резонов, - неужели нет в
Пинье молодого человека... приличного молодого человека,
который бы тебе нравился?
   - Есть, - говорит Ребоза, кивая своими анютиными
глазками, - конечно, есть. Спрашивает тоже!
   - Ты ему нравишься? - спрашиваю я. - Как он к тебе
относится?
   - С ума сходит, - Отвечает Ребоза. - Маме приходится
поливать крыльцо водою, чтобы он не сидел на нем целый день.
Но завтра, думается мне, с этим будет покончено, - заключила
она со вздохом.
   - Ребоза, - говорю я, - ты ведь не питаешь к старичку
Маку этого сильного обожания, которое называют любовью, не
правда ли?
   - Еще недоставало! - говорит девушка, покачивая головой.
- По-моему, он весь иссох, как дырявый бочонок. Вот тоже
выдумали!
   - Кто этот молодой человек, Ребоза, который тебе
нравится? - осведомился я.
   - Эдди Бэйлз, - говорит она, - Он служит в колониальной
лавочке у Кросби. Но он зарабатывает только тридцать пять
долларов в месяц. Элла Ноукс была раньше от него без ума.
   - Старикашка Мак сообщил Мне, - говорю я, - что сегодня в
шесть у вас свадьба.
   - Совершенно верно, - говорит она, - в шесть часов, у нас
в доме.
   - Ребоза, - говорю я. - Выслушай меня! Если бы Эдди
Бэйлз имел тысячу долларов наличными... На тысячу долларов,
имей в виду, он может приобрести собственную лавочку... Так
вот, если бы вам с Эдди попалась такая разрешающая сомнения
сумма, согласилась бы ты повенчаться с ним сегодня в пять
вечера?
   Девушка смотрит на меня с минуту, и я чувствую, как ее
организм охватывают непередаваемые размышления, обычные для
женщин при таких обстоятельствах.
   - Тысячу долларов? - говорит она. - Конечно,
согласилась бы.
   - Пойдем, - говорю я. - Пойдем к Эдди!
   Мы пошли в лавочку Кросби и вызвали Эдди на улицу. Вид у
него был почтенный и веснушчатый, и его бросило в жар и в
холод, когда я изложил ему свое предложение.
   - В пять часов? - говорит он. - За тысячу долларов?
Ой, не будите меня. Понял! Вы богатый дядюшка, наживший
состояние на торговле пряностями в Индии. А я покупаю
лавочку старика Кросби - и сам себе хозяин.
   Мы вошли в лавочку, отозвали Кросби в сторону и объяснили
все дело. Я выписал чек на тысячу долларов и отдал его
старику. Он должен был передать его Эдди и Ребозе, если они
повенчаются в пять.
   А потом я благословил их и пошел побродить по лесу. Я
уселся на пень и размышлял о жизни, о старости, о зодиаке, о
женской логике и о том, сколько треволнений выпадает на долю
человека.
   Я поздравил себя с тем, что я, очевидно, спас моего
старого приятеля Мака от приступа второй молодости. Я знал,
что, когда он очнется и бросит свое сумасбродство и свои
лакированные ботинки, он будет мне благодарен. "Удержать
Мака от подобных рецидивов, - думал я, - на это не жалко и
больше тысячи долларов". Но особенно я был рад тому, что я
изучил женщин и что ни одна меня не обманет своими причудами
и подвохами. Когда я вернулся домой, было, наверно,
половина шестого, Я вошел и вижу - старикашка Мак сидит
развалившись в качалке, в старом своем костюме, ноги в
голубых носках задраны на подоконник, а на коленях -
"История цивилизации".
   - Не очень-то похоже, что ты к шести отправляешься на
свадьбу, - говорю я с невинным видом.
   - А-а, - говорит Мак и тянется за табаком, - ее
передвинули на пять часов. Известили запиской, что
переменили час. Все уже кончено. А ты чего пропадал так
долго, Энди?
   - Ты слышал о свадьбе? - спрашиваю я.
   - Сам венчал, - говорит он. - Я же говорил тебе, что
меня избрали мировым судьей. Священник где-то на Востоке
гостит у родных, а я единственный в городе, кто имеет право
совершать брачные церемонии. Месяц назад я пообещал Эдди и
Ребозе, что обвенчаю их. Он парень толковый и как-нибудь
обзаведется собственной лавочкой.
   - Обзаведется, - говорю.
   - Уйма женщин была на свадьбе, - говорит Мак, - но ничего
нового я в них как-то не приметил. А хотелось бы знать
структуру их вывертов так же хорошо, как ты... Ведь ты
говорил...
   - Говорил два месяца назад, - сказал я и потянулся за
банджо.

---------------------------------------------------------

   1) - От альфы до омеги. Омаха - город в штате Небраска.