О. Генри

          Джефф Питерс как персональный магнит

                                    Перевод К. Чуковского



   Джефф Питерс делал деньги самыми разнообразными
способами. Этих способов было у него никак не меньше, чем
рецептов для изготовления рисовых блюд у жителей Чарлстона,
штат Южная Каролина.
   Больше всего я люблю слушать его рассказы о днях его
молодости, когда он торговал на улицах мазями и порошками от
кашля, жил впроголодь, дружил со всем светом и на последние
медяки играл в орлянку с судьбой.
   - Попал я однажды в поселок Рыбачья Гора, в Арканзасе, -
рассказывал он. - На мне был костюм из оленьей шкуры,
мокасины, длинные волосы и перстень с тридцатикаратовым
брильянтом, который я получил от одного актера в Тексаркане.
Не знаю, что он сделал с тем перочинным ножиком, который я
дал ему в обмен на этот перстень.
   В то время я был доктор Воф-Ху, знаменитый индейский
целитель. В руках у меня не было ничего, кроме
великолепного снадобья: "Настойки для Воскрешения Больных".
Настойка состояла из живительных трав, случайно открытых
красавицей Та-ква-ла, супругой вождя племени Чокто.
Красавица собирала зелень для украшения национального блюда
- вареной собаки, ежегодно подаваемой во время пляски на
Празднестве Кукурузы, - и наткнулась на эту траву.
   В городке, где я был перед этим, дела шли неважно: у
меня оставалось всего пять долларов. Прибыв на Рыбачью
Гору, я пошел в аптеку, и там мне дали взаймы шесть дюжин
восьмиунцевых склянок с пробками. Этикетки и нужные припасы
были у меня в чемодане. Жизнь снова показалась мне
прекрасной, когда я достал себе в гостинице номер, где из
крана текла вода, и бутылки с "Настойкой для Воскрешения
Больных" дюжинами стали выстраиваться передо мной на столе.
   - Шарлатанство? Нет, сэр. В склянках была не только
вода. К ней я примешал хинина на два доллара, да на десять
центов анилиновой краски. Много лет спустя, когда я снова
проезжал по тем местам, люди просили меня дать им еще порцию
этого снадобья.
   В тот же вечер я нанял тележку и открыл торговлю на
Главной улице. Рыбачья Гора, хоть и называлась Горой, но
была расположена в болотистой, малярийной местности; и я
поставил диагноз, что населению как раз не хватает
легочно-сердечной и противозолотушной микстуры. Настойка
разбиралась так шибко, как мясные бутерброды на
вегетарианском обеде. Я уже продал две дюжины склянок по
пятидесяти центов за штуку, как вдруг почувствовал, что
кто-то тянет меня за фалды. Я знал, что это значит. Быстро
спустившись с тележки, я сунул пять долларов в руку субъекту
с немецкой серебряной звездой на груди.
   - Констебль, - говорю я, - какой прекрасный вечер!
   А он спрашивает:
   - Имеется ли у вас городской патент на право продажи этой
нелегальной бурды, которую вы из любезности зовете
лекарством? Получили ли вы бумагу от города?
   - Нет, не получал, - говорю я, - так как я не знал,
что-то город. Если мне удастся найти его завтра, я достану
себе и патент.
   - Ну, а до той поры я вынужден прикрыть вашу торговлю, -
говорит полисмен.
   Я перестал торговать и, вернувшись в гостиницу, рассказал
хозяину все, что случилось.
   - У нас, на Рыбачьей Горе, вам не дадут развернуться, -
сказал он. - Ничего у вас не выйдет. Доктор Хескинс - зять
мэра, единственный доктор на весь город, и власти никогда не
допустят, чтобы какой-то самозванный целитель отбивал у него
практику.
   - Да я не занимаюсь медициной, - говорю я. - У меня
патент от управления штата на розничную торговлю, а когда с
меня требуют особое свидетельство от города я беру его, вот
и все.
   На следующее утро иду я в канцелярию мэра, но мне
говорят, что он еще не приходил, а когда придет -
неизвестно. Поэтому доктору Воф-Ху ничего не оставалось,
как снова вернуться в гостиницу, грустно усесться в кресло,
закурить сигару и ждать.
   Немного погодя подсаживается ко мне молодой человек в
синем галстуке и спрашивает, который час.
   - Половина одиннадцатого, - говорю я, - а вы Энди Таккер.
Я знаю некоторые ваши делишки. Ведь это вы создали в Южных
штатах "Универсальную посылку Купидон". Погодите-ка, что в
ней было. Да, да, обручальный перстень с чилийским
брильянтом, кольцо для венчания, машинка для растирания
картофеля, склянка успокоительных капель и портрет Дороти
Вернон (1) - все за пятьдесят центов.
   Энди был польщен, что я помню его. Это был талантливый
уличный жулик, и, что важнее всего, он уважал свое ремесло и
довольствовался тремястами процентов чистой прибыли. Он
имел много предложений перейти на нелегальную торговлю
наркотиками, но никому не удавалось совратить его с прямого
пути.
   Мне нужен был компаньон, мы переговорили друг с другом и
согласились работать вместе. Я сообщил ему о положении
вещей на Рыбачьей Горе, как трудны здесь финансовые операции
ввиду вторжения в политику касторки. Энди прибыл только что
с утренним поездом. У него у самого дела была не блестящи,
и он намеревался открыть в этом городе публичную подписку
для сбора пожертвований на постройку нового броненосца в
городе Эврика-Спрингс (2). Было о чем потолковать, и мы
вышли на крыльцо
   На следующее утро в одиннадцать, когда я сидел в номере
один-одинешенек, является ко мне какой-то дядя Том и просит,
чтобы доктор пожаловал на квартиру к судье Бэнксу, который,
как выяснилось, и был мэром, - он тяжело захворал.
   - Я не доктор, - говорю я, - почему вы не позовете
доктора?
   - Ах, господин, - говорит дядя Том, - доктора Хоскина
уехала из города за двадцать миль... в деревню... его
вызвали к больному. Он один врач на весь город, а судья
Бенкса очень плоха .. Он послал меня. Пожалуйста, идите к
нему. Он очень, очень просит.
   - Как человек к человеку, я, пожалуй, пойду и осмотрю
его, как человек человека, - говорю я, кладу к себе в карман
флакон "Настойки для Воскрешения Больных" и направляюсь в
гору к особняку мэра. Отличный дом, лучший в городе:
мансарда, прекрасная крыша и две чугунные собаки на лужайке.
   Мэр Бэнкс в постели; из-под одеяла торчат только
бакенбарды да кончики ног. Он издает такие утробные звуки,
что, будь это в Сан-Франциско, все подумали бы, что
землетрясение, и кинулись бы спасаться в парки. У кровати
стоит молодой человек и держит кружку воды.
   - Доктор, - говорит мэр, - я ужасно болен. Помираю. Не
можете ли вы мне помочь?
   - Мистер мэр, - говорю я, - я не могу назвать себя
подлинным учеником Эс Ку Лаппа. Я никогда не изучал в
университете медицинских наук и пришел к вам просто, как
человек к человеку, посмотреть, чем я могу помочь.
   - Я глубоко признателен вам, - отвечает больной. -
Доктор Воф-Ху, это мой племянник, мистер Бидл. Он пытался
облегчить мою боль, но безуспешно. О господи! Ой, ой, ой!
- завопил он вдруг.
   Я кланяюсь мистеру Бидлу, подсаживаюсь к кровати и щупаю
пульс у больного.
   - Позвольте посмотреть вашу печень, то есть язык, -
говорю я. Затем поднимаю ему веки и долго вглядываюсь в
зрачки.
   - Когда вы заболели? - спрашиваю я.
   - Меня схватило... ой, ой... вчера вечером, - говорит
мэр. - Дайте мне чего- нибудь, доктор, спасите, облегчите
меня!
   - Мистер Фидл, - говорю я, - приподнимите-ка штору.
   - Не Фидл, а Бидл, - поправляет меня молодой человек. -
А что, дядя Джеймс, - обращается он к судье, - не думаете ли
вы, что вы могли бы скушать яичницу с ветчиной?
   - Мистер мэр, - говорю я, приложив ухо к его правой
лопатке и прислушиваясь, - вы схватили серьезное
сверхвоспаление клавикулы клавикордиала.
   - Господи боже мой, - застонал он, - нельзя ли что-нибудь
втереть, или вправить, или вообще что-нибудь?
   Я беру шляпу и направляюсь к двери.
   - Куда вы? - кричит мэр. - Не покинете же вы меня
одного умирать от этих сверхклавикордов?
   - Уж из одного сострадания к ближнему, - говорит Бидл, -
вы не должны покидать больного, доктор Хоа-Хо...
   - Доктор Воф-Ху, - поправляю я и затем, возвратившись к
больному, откидываю назад мои длинные волосы.
   - Мистер мэр, - говорю я, - вам осталась лишь одна
надежда. Медикаменты вам не помогут. Но существует другая
сила, которая одна стоит всех ваших снадобий, хотя и они
стоят недешево.
   - Какая же это сила - спрашивает он.
   - Пролегомены науки, - говорю я. - Победа разума над
сарсапариллой. Вера в то, что болезни и страдания
существуют только в нашем организме, когда вы чувствуете,
что вам нездоровится. Признайте себя побежденным.
Демонстрируйте!
   - О каких это параферналиях вы говорите, доктор? -
спрашивает мэр. - Уж не социалист ли вы?
   - Я говорю о великой доктрине психического
финансирования, о просвещенном методе подсознательного
лечения абсурда и менингита внушением на расстоянии, об
удивительном комнатном спорте, известном под названием
персонального магнетизма.
   - И вы можете это проделать, доктор? - спрашивает мэр.
   - Я один из Единых Сенедрионов и Явных Монголов
Внутреннего Храма, - говорю я. - Хромые начинают говорить,
а слепые ходить, как только я сделаю пассы. Я - медиум,
колоратурный гипнотизер и спиртуозный контролер человеческих
душ. На последних сеансах в Анн-Арборе покойный
председатель Уксусно-Горького общества мог только при моем
посредстве возвращаться на землю для бесед со своей сестрой
Джейн. Правда, в настоящее время я, как вы знаете, продаю с
тележки лекарства для бедных и не занимаюсь магнетической
практикой, так как не хочу унижать свое искусство слишком
низкой оплатой: много ли возьмешь с бедноты!
   - Возьметесь ли вы вылечить гипнотизмом меня? -
спрашивает мэр.
   - Послушайте, - говорю я, - везде, где я бываю, я
встречаю затруднения с медицинскими обществами. Я не
занимаюсь практикой, но для спасения вашей жизни я, пожалуй,
применю к вам психический метод, если вы, как мэр,
посмотрите сквозь пальцы на отсутствие у меня разрешения.
   - Разумеется, - говорит он. - Только начинайте скорее,
доктор, а то я снова чувствую жестокие приступы боли.
   - Мой гонорар двести пятьдесят долларов, - говорю я, -
излечение гарантирую в два сеанса.
   - Хорошо, - говорит мэр, - заплачу. Полагаю, что моя
жизнь стоит этих денег,
   Я присел у кровати и стал смотреть на него в упор.
   - Теперь, - сказал я, - отвлеките ваше внимание от вашей
болезни. Вы здоровы. У вас нет ни сердца, ни ключицы, ни
лопатки, ни мозгов - ничего. Бы не испытываете боли.
Признайтесь, что вы ошиблись, считая себя больным. Ну, а
теперь вы, не правда ли, чувствуете, что боль, которой у вас
никогда не бывало, постепенно уходит от вас.
   - Да, доктор, черт возьми, мне и в самом деле стало как
будто легче, - говорит мэр. - Пожалуйста, продолжайте
врать, что я будто бы здоров и будто бы у меня нет этой
опухоли в левом боку. Я уверен, что еще немного, и меня
можно будет приподнять в постели и дать мне колбасы с
гречишной булкой.
   Я сделал еще несколько пассов.
   - Ну, - говорю я, - теперь воспалительное состояние
прошло. Правая лопасть перигелия уменьшилась. Вас клонит
ко сну. Ваши глаза слипаются. Ход болезни временно
прерван. Теперь вы спите.
   Мэр медленно закрывает глаза и начинает похрапывать.
   - Заметьте, мистер Тидл, - говорю я, - чудеса современной
науки.
   - Бидл, - говорит он. - Но когда же вы назначите второй
сеанс для излечения дядюшки, доктор Пу-Пу?
   - Воф-Ху, - говорю я. - Я буду у вас завтра в
одиннадцать утра. Когда он проснется, дайте ему восемь
капель скипидара и три фунта бифштекса. Всего хорошего.
   На следующее утро я пришел в назначенное время.
   - Ну, что, мистер Ридл, - сказал я, как только он ввел
меня в спальню, - каково самочувствие вашего дядюшки.
   - Кажется, ему гораздо лучше, - отвечает молодой человек.
   Цвет лица и пульс у мэра были в полном порядке. Я сделал
второй сеанс, и он заявил, что последние остатки боли у него
улетучились.
   - А теперь, - говорю я, - вам следует день-другой
полежать в постели, и вы совсем поправитесь. Ваше счастье,
что я очутился здесь, на вашей Рыбачьей Горе, мистер мэр,
так как никакие средства, известные в корнукопее и
употребляемые официальной медициной, не могли бы вас спасти.
Теперь же, когда медицинская ошибка обнаружена, когда
доказано, что ваша боль самообман, поговорим о более веселых
материях - например, о гонораре в двести пятьдесят долларов.
Только, пожалуйста, без чеков. Я с такой же неохотой
расписываюсь на обороте чека, как и на его лицевой стороне.
   - Нет, нет, у меня наличные, - говорит мэр, доставая
из-под подушки бумажник; он отсчитывает пять бумажек по
пятидесяти долларов и держит их в руке.
   - Бидл, - говорит он, - возьмите расписку. Я пишу
расписку, и мэр дает мне деньги. Я тщательно прячу их во
внутренний карман.
   - А теперь приступите к исполнению ваших обязанностей,
сержант, - говорит мэр, ухмыляясь совсем как здоровый.
   Мистер Бидл кладет руку мне на плечо.
   - Вы арестованы, доктор Воф-Ху, или, вернее, Питерс, -
говорит он, - за незаконные занятия медициной без разрешения
властей штата.
   - Кто вы такой? - спрашиваю я.
   - Я вам скажу, кто он такой, - говорит мэр, приподнимаясь
на кровати как ни в чем не бывало. - Он сыщик, состоящий на
службе в Медицинском обществе штата. Он шел за вами по
пятам, выслеживал вас в пяти округах и явился ко мне
третьего дня, и мы вместе придумали план, чтобы вас
изловить. Полагаю, что отныне ваша практика в наших местах
кончена раз навсегда, господин шарлатан. Ха, ха, ха! Какую
болезнь вы нашли у меня? Ха, ха, ха! Во всяком случае не
размягчение мозга?
   - Сыщик! - говорю я
   - Именно, - отвечает Бидл. - Мне придется сдать вас
шерифу.
   - Ну, это мы еще посмотрим! - говорю я, хватаю его за
горло и чуть не выбрасываю из окна. Но он вынимает
револьвер, сует мне его в подбородок, и я успокаиваюсь.
Затем он надевает на меня наручники и вытаскивает из моего
кармана только что полученные деньги.
   - Я свидетельствую, - говорит он, - что это те самые
банкноты, которые мы с вами отметили, судья Бэнкс. Я вручу
их в полицейском участке шерифу, и он пришлет вам расписку.
Им придется фигурировать в деле в качестве вещественного
доказательства.
   - Ладно, мистер Бидл, - говорит мэр, - А теперь, доктор
Воф-Ху, - продолжает он, обращаясь ко мне, - почему вы не
воспользуетесь своим магнетизмом и не сбросите с себя
кандалы?
   - Пойдемте, сержант, - говорю я с достоинством. - Нечего
делать, надо покориться судьбе. - А затем, оборачиваясь к
старому Бэнксу и потрясая кандалами, говорю:
   - Мистер мэр, недалеко то время, когда вы убедитесь, что
персональный магнетизм огромная сила, которая сильнее вашей
власти. Вы увидите, что победит она.
   И она действительно победила.
   Когда мы дошли до ворот, я говорю сыщику:
   - А теперь, Энди, сними-ка с меня наручники, а то перед
прохожими неловко...
   Что? Ну да, конечно, это был Энди Таккер. Весь план был
его изобретением: так-то мы и добыли денег для дальнейшего
совместного бизнеса.

----------------------------------------------------------

   1) - Дочь английского вельможи, жившая в XVI веке.
   2) - Курорт, находящийся вдали от моря.