О. Генри

                Кафедра филантроматематики

                                     Перевод К. Чуковского



   - Посмотрите-ка, - сказал я, - вот поистине царственный
дар: на образовательные учреждения пожертвовано больше
пятидесяти миллионов долларов.
   Я просматривал хронику вечерней газеты, а Джефф Питерс
набивал свою терновую трубку.
   - По этому случаю, - сказал он, - не грех распечатать
новую колоду и устроить вечер хоровой декламации силами
студентов филантроматематики.
   - Это намек? - спросил я.
   - Намек, - сказал Джефф. - Разве я никогда не
рассказывал вам, как мы с Энди Таккером занимались
филантропией? Было это лет восемь назад в Аризоне. Мы
разъезжали в двуконном фургоне по горным ущельям Хила -
искали серебро. Нашли - и продали свою заявку в городе
Таксоне за двадцать пять тысяч долларов. В банке заплатили
нам серебряной монетой - по тысяче долларов в каждом мешке.
Нагрузили мы эти мешки в фургон и помчались на восток как
безумные. Разум вернулся к нам только тогда, когда мы
отмахали миль сто. Двадцать пять тысяч долларов - это
кажется сущей безделицей, когда читаешь ежегодный отчет
Пенсильванской железной дороги или слушаешь, как актер
разглагольствует о своем гонораре; но если ты в любую минуту
можешь приподнять парусину фургона и, ткнув сапогом мешок,
услышать серебряный звон, ты чувствуешь, как будто ты
круглосуточный банк в те часы, когда операции в полном
разгаре.
   На третий день приехали мы в городишко - самый чистенький
и аккуратненький, какой когда-либо создавала природа или
фирма Рэнд и Мак-Нэлли (1). Он был расположен у подошвы
горы и украшен деревьями, цветами и двумя тысячами
приветливых, полусонных жителей. Назывался он Флоресвиль
или что-то вроде этого, и природа еще не осквернила его ни
железными дорогами, ни блохами, ни туристами из Восточных
штатов.
   Внесли мы наши деньги на имя Питерса и Таккера в банк
"Эсперанца" и остановились в гостинице "Небесный пейзаж".
После ужина сидим и покуриваем; вот тогда-то меня и осенило:
почему бы не сделаться нам филантропами? По-моему, эта
мысль, рано или поздно, приходит в голову каждому жулику.
   Когда человек ограбил своих ближних на известную сумму,
ему становится жутковато и хочется отдать часть
награбленного. И если последить за ним внимательно, можно
заметить, что он пытается компенсировать тех же людей,
которых еще так недавно очистил до нитки. Возьмем
гидростатический случай: предположим, некто А. нажил
миллионы, продавая керосин неимущим ученым, которые изучают
политическую экономию и методы управления трестами. Так
вот, эти доллары, которые гнетут его совесть, он непременно
пожертвует университетам и колледжам.
   Что же касается Б., тот нажился на рабочих, у которых
всего богатства - руки да инструмент. Как же ему перекачать
некоторую долю своего покаянного фонда обратно в карманы их
спецодежды?
   - Я, - восклицает Б., - сделаю это во имя науки. Я
погрешил против рабочего человека, но говорит же старая
пословица, что милосердие искупает немало грехов.
   И он строит библиотечные здания на восемьдесят миллионов
долларов, и единственные, кому от этого польза, - маляры да
каменщики, работающие у него на постройке.
   - А где же книги? - спрашивают любители чтения.
   - А я почем знаю! - ответствует Б. - Я обещал вам
библиотеку - пожалуйста, вот, получите. Если б я вам дал
подмоченные привилегированные акции стального треста, вы что
же, потребовали бы и воду из них в хрустальных графинах?
Идите себе с богом, проваливайте!
   Но, как я уже сказал, я и сам из-за такого изобилия денег
заболел филантропитом. В первый раз мы с Энди раздобыли
такой капитал, что даже приостановились на время и стали
размышлять, каким образом он очутился у нас.
   - Энди, - говорю я, - люди мы с тобой богатые. Конечно,
богатство у нас не громадное, но так как мы скромный народ,
то выходит, что мы богаты, как Крысы, И хочется мне подарить
что-нибудь человечеству.
   Энди отвечает:
   - Я тоже не прочь. Чувства у нас с тобой одинаковые.
Были мы мазуриками вей свою жизнь и как только не
объегоривали несчастную публику. Продавали ей
самовоспламеняющиеся воротнички из целлулоида, наводнили всю
Джорджию пуговицами с портретами президента Гока Смита, а
такого президента и не было. И я бы внес два-три пая в это
предприятие по искуплению грехов, но не желаю я бить в
цимбалы в Армии спасения или преподавать соплякам Ветхий
Завет по системе Бертильона (2). Куда же нам истратить эти
деньги? Устроить бесплатную обжорку для бедных или послать
тысчонки две Джорджу Кортелью (3)?
   - Ни то, ни другое, - говорю я. - У нас слишком много
денег, и потому мы не вправе подавать милостыню; а для
полного возмещения убытков все равно не хватит капиталов.
Так что надо изобрести средний путь.
   На следующий день, шатаясь по Флоресвилю, видим мы: на
горке стоит какой-то красный домина, кирпичный и вроде как
будто пустой. Спрашиваем у прохожих: что такое? И нам
объясняют, что один шахтовладелец, лет пятнадцать назад,
затеял построить себе на этом холме резиденцию. Строил,
строил и выстроил, да заглянул в чековую книжку, а у него на
покупку мебели осталось два доллара и восемьдесят центов.
Вложил он этот капитал в бутылочку виски, взобрался на крышу
и вниз головой на то самое место, где теперь почиет в мире.
   Посмотрели мы на кирпичное здание, и оба одновременно
подумали: набьем-ка мы его электрическими лампочками,
фланельками для вытирания перьев, профессорами, поставим на
лужайку чугунного пса, статуи Геркулеса и отца Иоанна и
откроем лучшее в мире бесплатное учебное заведение.
   Потолковали мы об этой идее с самыми именитыми
флоресвильскими гражданами; им эта идея понравилась. Нам
устраивают шикарный банкет в пожарном сарае - и вот впервые
мы появляемся в роли благодетелей человечества, радеющих о
просвещении и прогрессе. Энди даже речь говорил - полтора
часа, никак не меньше - об орошении в Нижнем Египте, а потом
завели граммофон, слушали благочестивую музыку и пили
ананасный шербет.
   Мы не теряли времени и пустились филантропствовать вовсю.
Каждого, кто только мог отличить лестницу от молотка, мы
завербовали в рабочие и принялись за ремонт. Оборудовали
аудитории и классные комнаты, потом дали телеграмму в Сан-
Франциско, чтобы нам прислали вагон школьных парт, мячей для
футбола, учебников арифметики, перьев, словарей,
профессорских кафедр, аспидных досок, скелетов, губок,
двадцать семь непромокаемых мантий и шапочек для студентов
старшего курса и вообще всего, что полагается для
университетов самого первого сорта. Еженедельные журналы,
понятно, напечатали наши портреты, гравированные на меди; а
мы тем временем послали телеграмму в Чикаго, чтобы нам
выслали экстренным поездом и с оплаченной погрузкой шестерых
профессоров - одного по английской словесности, одного по
самым новейшим мертвым языкам, одного по химии, одного по
политической экономии (желателен демократ), одного по логике
и одного, который знал бы итальянский язык, музыку и был бы
заодно живописцем. Банк "Эсперанца" гарантировал жалование
- от восьмисот долларов до восьмисот долларов и пятидесяти
центов.
   В конце концов все сложилось у нас как следует. Над
главным входом была высечена надпись: "Всемирный
университет. Попечители и владельцы - Питерс и Таккер". И
к первому сентября стали слетаться со всех сторон наши гуси.
Сначала прибыли экспрессом из Таксона профессора. Были они
почти все молодые, в очках, рыжие, обуреваемые двумя
сентиментами: амбиция и голод. Мы с Энди расквартировали
их у жителей Флоресвиля и стали поджидать студентов.
   Они прибывали пачками Мы напечатали публикации о нашем
университете во всех газетах штата, и нам было приятно, что
страна так быстро откликнулась на наш призыв. Двести
девятнадцать желторотых юнцов в возрасте от восемнадцати лет
до густых волос на подбородке отозвались на трубный глас,
зовущий их к бесплатному обучению. Они переделали весь этот
город, как старый диван, содрали старую обшивку, разорвали
ее по швам, перевернули наизнанку, набили новым волосом, и
стал городок - прямо Гарвард (4).
   Маршировали по улицам, носили университетские знамена -
цвет ультрамариновый и синий; очень, очень оживился
Флоресвиль. Энди сказал им речь с балкона гостиницы
"Небесный пейзаж"; весь город ликовал и веселился.
   Понемногу - недели в две - профессорам удалось разоружить
молодежь и загнать ее в классы Приятно быть филантропом -
ей-богу, нет на всем свете занятия приятнее. Мы с Энди
купили себе цилиндры и стали делать вид, будто избегаем двух
интервьюеров "Флоресвильской газеты". У этой газеты был
фоторепортер, который снимал нас всякий раз, как мы
появлялись на улице, так что наши портреты печатались каждую
неделю в том отделе газеты, который озаглавлен "Народное
просвещение". Энди дважды в неделю читал в университете
лекции, а потом, бывало, встану я и расскажу какую-нибудь
смешную историю. Один раз газета поместила мой портрет
между изображениями Авраама Линкольна и Маршела П. Уайлдера
   Энди был так же увлечен филантропией, как и я.
Случалось, проснемся, бывало, ночью и давай сообщать друг
другу свои новые планы - что бы нам еще предпринять для
университета
   - Энди, - говорю я ему однажды, - мы упустили очень
важную вещь. Надо бы устроить для наших мальчуганов
дромадеры.
   - А что это такое? - спрашивает Энди.
   - А это то, в чем спят, - говорю я. - Есть во всех
университетах.
   - Понимаю, ты хочешь сказать - пижамы, - говорит Энди.
   - Нет, - говорю я, - дромадеры.
   Но он так и не понял, что я хотел сказать, и мы не
устроили никаких дромадеров. А я имел в виду такие длинные
спальни в учебных заведениях, где студенты спят аккуратно,
рядами.
   Да, сэр, университет имел огромный успех Флоресвиль
процветал: ведь у нас были студенты из пяти штатов.
Открылся новый тир, открылась новая ссудная касса, открылась
парочка новых пивных. Студенты сочинили университетскую
песню:

   Ро, ро, ро,
   Цы, цы, цы,
   Питерс, Таккер
   Молодцы
   Ба, ба, ба,
   Pa, pa, pa,
   Университету -
   Гип, ура!

   Славный был народ эти студенты; мы с Энди гордились ими,
как родными детьми.
   Но вот в конце октября приходит ко мне Энди и спрашивает,
известно ли мне, сколько капитала осталось у нас в банке Я
сказал, что, по-моему, тысяч шестнадцать. Но Энди говорит:
   - Весь наш баланс восемьсот двадцать один доллар,
шестьдесят два цента.
   - Как? - реву я. - Неужели ты хочешь сказать, что эти
проклятые сыны конокрадов, эти толстоголовые олухи, эти
заячьи уши, эти собачьи морды, эти гусиные мозги высосали из
нас столько денег?
   - Да, - отвечает Энди. - Именно так.
   - Тогда к чертям всякую филантропию, - говорю я.
   - Зачем же непременно к чертям? - спрашивает Энди. -
Если поставить филантропию на коммерческую ногу, она дает
очень хороший барыш. Я подумаю об этом на досуге, и авось
наше дело поправится.
   Проходит еще неделя. Беру я как-то университетскую
ведомость для уплаты жалования нашим профессорам и вижу в
ней новое имя: профессор Джеймс Дарили Мак- Коркл, по
кафедре математики, жалование сто долларов в неделю.
Конечно, я заревел таким голосом, что Энди как вихрь влетел
ко мне в комнату.
   - Что это такое! - кричу я. - Профессор математики за
пять тысяч долларов в год? Как это могло произойти? Или
он, как вор, влез в окошко и назначил себя сам на эту
кафедру?
   - Нет, - отвечает Энди, - я вызвал его по телеграфу из
Сан-Франциско неделю назад. При открытии университета мы
совсем упустили из виду кафедру математики.
   - И хорошо сделали! - кричу я. - У нас только и хватит
капитала уплатить ему за две недели, а потом нашей
филантропии будет такая же цена, как девятой лунке на поле
для гольфа.
   - Нечего каркать, увидим, - отвечает Энди. - Дела еще
могут поправиться. Мы предприняли такое благородное дело,
что теперь нельзя его бросить. Кроме того, повторяю, мне
кажется, что, если перевести его на хозяйственный расчет,
получится другая картина; нужно хорошенько подумать об этом.
Недаром все филантропы, которых я знаю, всегда обладали
большим капиталом. Мне бы давно следовало подумать об этом
и выяснить, где здесь причина и где следствие.
   Я знал, что Энди дока в финансовых вопросах, и оставил
все это дело на его попечении. Университет процветал,
цилиндры наши лоснились по-прежнему, и Флоресвиль оказывал
нам такой великий почет, как будто мы миллионеры, а не
жалкие прогоревшие филантропишки.
   Студенты по прежнему оживляли весь городок и
способствовали его процветанию. Приехал какой-то человек из
соседнего города и открыл игорный домик - над конюшней - и
каждый вечер загребал кучу денег. Мы с Энди тоже побывали в
его заведении и, чтобы показать, что мы не чуждаемся
общества, тоже поставили на карту один-два доллара. Там, в
заведении, было около пятидесяти наших студентов, они пили
пунш и передвигали по столу целые горки синих и красных
фишек всякий раз, как банкомет открывал карту.
   - Черт возьми, - сказал я, - эти дятлы, эти безмозглые
головы, охочие до бесплатной учености, щеголяют в шелковых
носочках и имеют такие деньги, каких мы с тобой никогда не
имели. Посмотри, какие толстые пачки достают они из своих
пистолетных карманов.
   - Да, - отвечает Энди. - Многие из них - сыновья богатых
шахтовладельцев и фермеров. Очень жаль, что они тратят и
капиталы и время на такое недостойное занятие.
   На рождественские каникулы все студенты разъехались по
домам. В университете состоялась прощальная вечеринка.
Энди прочел лекцию "Современная музыка и доисторическая
литература на островах Архипелага". Все профессора говорили
нам приветственные речи и сравнивали меня и Энди с
Рокфеллером и с императором Марком Автоликом. Я ударил
кулаком по столу и позвал профессора Мак-Коркла; но его на
вечеринке не оказалось. А мне хотелось взглянуть на
человека, который, по мнению Энди, мог зарабатывать сто
долларов в неделю на филантропии, да еще на такой захудалой,
как наша.
   Студенты уехали вечерним поездом; город опустел. Стало
тихо, как в глухую полночь в школе заочного обучения, Я
ветел в гостиницу, увидел, что в номере у Эдди горит свет,
открыл дверь и вошел.
   Энди сидел за столом. Тут же сидел и содержатель
игорного дома. Они делили между собой кучу денег, фута в
два вышиной. Куча состояла из пачек, а каждая пачка из
бумажек по тысяче долларов.
   - Правильно! - говорит Энди. - По тридцати одной тысяче
в каждой пачке. А, это ты, Джефф. Подходи, подходи. - Вот
наша доля от выручки за первый семестр во Всемирном
университете, основанном с филантропической целью. Теперь
ты видишь, что филантропия, если ее поставить на
коммерческую ногу, есть такое искусство, которое оказывает
благодеяние не только берущему, но и дающему.
   - Чудесно, - говорю я. - Ты на этот счет прямо доктор
наук!
   - Утренним поездом надо нам уезжать, - говорит Энди. -
Поди собери воротнички, манжеты и газетные вырезки.
   - Чудесно, - говорю я. - Мне недолго собраться... А все
же, Энди, я хотел бы познакомиться с этим профессором
Джеймсом Дарнли Мак-Корклом. Любопытно бы взглянуть на него
перед нашим отъездом.
   - Это нетрудно, - говорит Энди и обращается к содержателю
игорного дома.
   - Джим, - говорит он, - познакомься, пожалуйста, с
мистером Питерсом.

--------------------------------------------------------------

   1) - Издательство, выпускавшее путеводители и карты.
   2) - Изобретатель дактилоскопической системы для
        распознавания преступников.
   3) - Министр финансов в правительстве президента
        Кливленда (1893-1897).
   4) - Старейший из американских университетов, основан в
        1636 г.