Леонид Панасенко
Мастерская для Сикейроса
"А не мог ли Канов умереть от радости? Чье сердце
вместит и сразу воспримет такое событие? Да нет же. В
сообщении ясно сказано - "Не успел увернуться". Не успел...
Но Канов не из тех, кто в космосе ворон считает. Он еще
успел передать, что засмотрелся. Здесь, наверное, и
прячется ниточка. Ниточка, которая связывает его
неожиданное открытие и трагическую неосмотрительность. Но
что можно увидеть, чтобы проглядеть собственную смерть?"
Ребята опять заспорили. Меня это злит. Ведь они тоже
теряются в догадках, страдают от неизвестности и все же
пытаются бодриться, отстаивать свою, абсолютно "точную"
гипотезу происшедшего.
- Верно, - не удерживаюсь я. - Все верно. Люди всегда
искали во вселенной разум. Сначала мечтали и строили
гипотезы. Потом появились энтузиасты и начали поиск жизни
среди звезд Фактов, конечно, никаких не было. Ни тогда, ни
теперь. Но теперь мы за дело взялись всерьез. Планомерно
прочесываем вселенную и заведомо безрезультатно, потому что
каждый придерживается собственной теории контакта, которую
он придумал в соответствии со своей, так сказать
профессиональной принадлежностью. Каждый заглядывает только
в свою щелку и только через нее собирается увидеть собрата
по разуму. А собрат этот, быть может неотступно близок. К
нему только нужно обратиться по-людски, то есть с каких-то
общечеловеческих позиций. У меня все!
Неожиданная моя речь произвела впечатление. Правда,
больше своей эмоциональной стороной, чем содержанием.
- М-да... - покрутил головой Сергей.
- Мальчик растет, - глубокомысленно изрек Тэтэ - Тимофей
Трошин.
- И начинает пробовать свой неокрепший голос, - добавил
Володя. А Рая рассмеялась.
- Кто же тот гений, - спросил Володя, - который может
утверждать, что выступает с общечеловеческих позиций? То
есть от имени всего человечества?
У него поразительная способность говорить резкости или,
вернее, высвечивать в любом деле такие стороны, о которых
присутствующие предпочитают молчать. Если честно, то с
любой их критикой я заранее согласен. Все трое - мировые
ребята. В душе я считаю их лучшим экипажем из тех, что
ходят на космоботах поисковой группы "Разум". Когда-то наша
группа называлась "Контакт". Шли годы. Контактов все не
было и не было. И постепенно даже самые пылкие романтики
поняли главное - отыскать мыслящих. Или хотя бы какие-то их
следы. Пока этого не случилось, о контактах смешно даже
говорить. Что касается ребят, то волей- неволей каждый из
них примкнул к сторонникам какой-нибудь популярной теории о
том, каким образом разум может оповестить о себе, оставить
эти злополучные, неуловимые "следы".
Более или менее самостоятельной оказалась теория самого
тихого из нас - Сергея. Он предложил модель трех миров -
без органической жизни, с жизнью, но без разума и разумный
мир (по его мнению, мыслящие существа должны обязательно
внести в природу пусть малозаметные и зашифрованные, но при
окончательной разгадке глобальные изменения) - и пытался
установить корреляционные связи своих моделей с реальными
мирами. Тэтэ, этот строгий эмпирик, верил не в теории, а в
старую, обнадеживающую притчу:
"Кто ищет, тот всегда найдет". Володя выявлял малейшие
следы рациональности, то есть геометрически проявившейся
целесообразности. Его блестящий ум систематика и
математика-аксиоматиста обладал редкой интуицией. Какого бы
геометрического языка ни придерживались другие мыслящие
существа, Володя наверняка разгадал бы его законы в любых
случайных лишь для постороннего взгляда проявлениях. Ребята
носились со своими теориями, часто до одури спорили, и
каждый пытался обратить меня, зеленого практиканта, в свою
веру. Но в каждой из них меня, что-нибудь не устраивало -
неопределенность Сёрежиной, фатализм Тэтэ и бездуховность
Володиной. Я искал свою точку зрения, но без особого
успеха.
* * *
Мы поднимаемся на смотровую палубу, и я в который раз
пытаюсь уловить "чудное мгновение". Меняю фломастеры и
карандаши, хватаюсь за пастели. Но напрасно. Рая
никудышный натурщик. Ее изменчивое, летучее, "родниковое"
лицо никак не дается. Отблески чувств и перемены настроения
вспыхивают на нем неожиданно и гаснут, словно фейерверки.
- Ты слишком своеобразный художник, - заявляет через
полчаса Рая. - Расскажи лучше о Сикейросе. Ведь
стереокопии в твоей каюте это его росписи?
- Его. - Я помолчал, представив могучий и властный
полет его красок. - Он был внуком солдата и поэта. Вся
судьба его - это движение и рост. В Мексике в XX веке Давид
Альфаро стал солдатом революционной армии. Потом в Испании
уже полковником, командиром интербригады.
- Это биография военного, а не художника, - задумчиво
заметила Рая.
- У него было словно несколько жизней. Его - сердце
рвалось наружу, но в тридцать с лишним лет он был брошен в
тюрьму как коммунист. Потом сослан в Таско. Там, бродя
среди скал, на их отрогах он впервые увидел и запомнил на
всю жизнь, как алели цветы с чудным названием "сангре ди
торос" - "кровь быка". В этих горах за год он написал более
сотни полотен. Уже стариком, когда он снова оказался в
темнице, тысячи квадратных метров его росписей и панно
оставались на свободе. Нет, недаром он всегда особенно
любил два цвета - насыщенный красный и черный.
Но тут по кораблю разнесся звон. Он означал, что через
полчаса наш космобот вынырнет возле планеты, где погиб Канов
и откуда долетели к Земле обрывки фраз, взбудораживших весь
мир.
- Саша, - обратился ко мне Сергей, - включи, пожалуйста,
еще раз запись.
Сначала были слышны лишь шорохи, но потом через бездны
пространства раздался возбужденный голос Канова:
- ...Я видел Разум. Я вижу, но не могу поверить! Они
такие же, как мы. Они... прекрасны, - казалось, Канов не
находил слов. Вдруг его голос дрогнул. - Господи, какая
нелепость... кажется, разгерметизация... Астероид. Я все
забыл, не успел увернуться... Но я видел!..
Несколько минут мы лежим в инерционных креслах и молчим.
- Почему все-таки не сработал автомат, предохраняющий от
столкновения с астероидами? - спросил Володя.
- Ничего не понимаю, - вздыхает Рая. - Дело происходило
в открытом космосе. Значит, Канов, наверное, увидел чужой
корабль. Но откуда он мог знать, что они такие же, как мы?
Мы молчим. Что можно ей ответить? Мы даже не знаем,
можно ли верить услышанному. Сумеем ли мы что-нибудь
выяснить на планете? Тройной звонок опять облетает все
закоулки корабля. Мы выходим из подпространства. И сразу
же нас начинает кидать из стороны в сторону. Экран
становится пепельным от обилия метеоритов и астероидов.
- Ого! - удивился Тэтэ. - Здесь приличная каша.
Планетка, похоже, лежит в самой середине пояса астероидов.
Нас посадил автомат. Никто не проронил ни слова, но
мысль, как мог Канов в такой обстановке отключить его,
засела в голове у каждого.
* * *
- Я бы не хотела улетать отсюда, - говорит Рая и смотрит
вдаль.
Звезда еще не взошла, и ветер надолго затих. Трава
наполнилась ночной росой - совсем как на Земле. А за густым
кустарником цвета когда-то виденной в музее старой бронзы
встала стена леса. Левее, за контуром нашего космобота,
открылась глазам предрассветная, пестрая от цветов степь.
Какая-то исполинская рука словно перечеркнула ее двумя
небрежными мазками пурпура. Накануне мы с Раей отправились
побродить по траве и чуть было не заблудились в зарослях
гигантских маков. За ними, возле самого горизонта, манила
взгляд цепочка озер.
Часы отдыха коротки, я снова и снова с непонятной для
других настойчивостью берусь за кисть. Конечно, я дилетант
в живописи, но вокруг столько красоты, что нет сил
удержаться. Это мир освобожденных красок Сочных, щедрых,
ослепительных. Здесь нет полутонов. Местные леса и поля -
мозаичные, с резкими переходами цвета. Черный, будто
обгоревший, лес вдруг сменяется зелеными джунглями, в
которые клином врезается поляна голубой травы. Такие
контрасты непривычны, мы поначалу удивлялись им. Позже Рая
взяла пробы и туманно объяснила нам, что все дело в
особенности почвы.
Планета Канова оказалась прекрасной, но и... безнадежно
мертвой. Пусть простят меня эти деревья и цветы, но ведь мы
искали не их. Не их!
Первые три дня мы почти не спали. Все ожидали, что из
мозаичных лоскутных лесов наконец выйдет неземное существо.
Тщетно. Приборы немы, зонды возвращаются пустыми, и глаза
уже отказываются просматривать тысячи бесполезных кадров
аэрофотосъемки. Пестрота, бессмысленный калейдоскоп цветов.
И ничего более, ни одного следа разума на планете.
- Этого следовало ожидать, - грустно заметил как-то
вечером Володя. - Канов всю жизнь мечтал о встрече. Если
бы на его месте был я, если бы я умирал возле своей
последней звезды, то, наверное, мне тоже померещились бы
братья по разуму.
- Не уверен, - как всегда, задиристо сказал Сережа. -
Ты и умрешь со знаком интеграла на челе.
- Не надо об этом, - нахмурился Тэтэ. - И о Канове
тоже. Он никому ничего не обещал. Наше дело проверить и
доложить Земле. Не надо эмоций...
Тимофей, который уверовал в то, что цивилизация не может
не оставить после себя материальных следов, был тоже
разочарован. Его теория "сувениров", увы, не подтвердилась.
О Володе и говорить нечего. И вообще ни гроша не стоят все
наши теории! Не состоялась встреча. Пустой оказалась
древняя мечта о том, что человечество не одиноко среди
звезд. Вчера я случайно увидел, как Рая, стоя на взгорке,
смотрела в сторону озер и вытирала ладонью глаза. Только
ветер радовался неизвестно чему Ветер цветущей, но
бесплодной планеты.
Странности начались, когда Тэтэ заикнулся о возвращении
и мы начали обобщать данные.
Сережка, краснея, и тише, чем обычно, сказал:
- У меня, по моей методике коэффициент корреляции 0,58.
- А какие системы ты сравнивал? - встрепенулся Володя.
- Сводное описание этой планеты с общей моделью планеты
разумной жизни.
- Ошибка?
- 0,6...
Тэтэ лишь присвистнул.
- Но все планеты дают 0,3-0,4, а эта планета почти 0,6.
У меня Земля дает всего 0,9.
- Ну и в чем же здесь проявился Разум? - спросил Тэтэ.
- Не знаю. Коэффициент указывает на похожесть, но ни
один из нескольких десятков тысяч параметров не выделяется.
Может, их совокупность...
- Ерунда, - резко прервал его Володя. - Ведь это может
быть и чисто случайное совпадение.
- Ой, что-то здесь не так, - вмешалась Рая. - А
растения?! Ведь между ними нет борьбы за существование, они
только репродуцируются, не размножаются. Значит, им не
нужны новые территории, они не теснят друг друга.
В конце концов, Сережа с Раей поставили нас в тупик и
посеяли то ли тревогу, то ли надежду. Мы задержались еще на
неделю, но безрезультатно.
* + *
Мы пролетали примерно ту точку в околопланетном
пространстве, где погиб Канов. Ни на один вопрос, возникший
в связи с его сообщением и гибелью, ответа так и не было
найдено. Но почему все-таки не сработал автомат?
И вдруг в моей голове все завертелось. Ведь автомат
работал от локатора, и, если отключить локационную систему,
вся эта могучая электроника будет бессильна. А зачем
отключать?! Да затем, чтобы включить телескопический обзор,
чтобы увидеть космос не лучом локатора, а своими глазами!
Какие же мы идиоты - разве можно увидеть космическую жизнь
только приборами!
Я через спину Тэтэ потянулся к тумблеру автомата. Он
схватил меня за руку.
- Ты что, спятил?.. Вздумал пойти по пути Канова?..
- Да, да, да! - кричал я. - Автомат не работал, потому
что был включен телескопический обзор. Он видел космос
своими глазами. Он своими глазами... - Мне не хватало
слов, чтобы доказать, убедить их.
Но и этого оказалось достаточно. Мы как завороженные
следили за медленно тянущейся рукой Трошина и со щелчком
тумблера впились глазами в экраны.
Огромный диск планеты был покрыт сотнями рисунков.
Живые фрески из многоцветных лесов шли поясами, рассказывая
с помощью знаков, геометрических фигур и неизвестной
письменности историю обитателей планеты. В ее центре было
изображено звездное небо. Смуглая прекрасная женщина бежала
там среди светил, придерживая за руку смеющегося малыша.
Она махала нам, прощаясь, свободной рукой, торопилась и
никак не могла убежать.
- Посмотрите вон на те знаки, - шепчет Володя. - Они
расшифровывают центральную фреску. Похоже, речь идет о
переселении к другой звезде.
- А вон "ожерелье"! - кричит Рая. - Ведь это те
голубые озера, что мы видели.
Я молчал. Потом, уже на Земле, мы окончательно сумели
понять: как ни крепки металл и камень, как ни бессмертны
сигналы, странствующие в космических безднах, по-настоящему
вечна только жизнь. Особенно в масштабах планеты. Пожалуй,
трудно было мыслящим существам придумать, уходя, нечто более
разумное и надежное, чем это всеобщее программирование
природы как единого произведения искусства, живой и
самообновляющейся записи информации. Любой информации,
запечатленной на планете-панно и видимой за миллионы
километров.
А тогда я смотрел на планету Канова и вспоминал
Сикейроса. Сотни лет назад он первым записал такую мысль
"Леонов дал уже нам пример, выйдя из кабины. И я не
удивлюсь, если в следующий раз вместо фотоаппарата, он
возьмет с собой в космос краски. Кто знает! А вдруг мне
повезет, и он пригласит и меня разрисовывать стены на других
планетах..."
Да, лишь теперь мы убедились, что для настоящего
мастера, для настоящего художника вся вселенная - это
вместилище его таланта. Это бескрайняя мастерская. И еще я
почувствовал в конце концов, что Канов мог действительно про
все забыть и даже про собственную смерть, встретив наконец в
космосе долгожданный Разум.