Гайнуллин М.Ф., Хусаинов Г.Б.
Писатели советской Башкирии. Биобиблиографический справочник. Уфа,
1977 г.
Мустай Карим
Творчество народного поэта Башкирии Мустая Карима стало духовным
достоянием и национальной гордостью республики. Лучшие образцы поэзии
и драматургии М. Карима вошли в золотой фонд башкирской литературы;
его творчество оказывает влияние и на развитие всей многонациональной
советской литературы. Хорошо сказал об этом видный русский поэт
Николай Рыленков: "Мустай Карим относится к числу тех художников
слова, которые определяют уровень нашего многонационального искусства,
в том числе и русского, внося в общую сокровищницу духовный опыт
своего народа, то лучшее, что он накопил в прошлом, чем обогатился в
настоящем".
Мустай Карим (Мустафа Сафич Каримов) родился 20 октября 1919 года в
деревне Кляшево Чишминского района Башкирской АССР в семье
крестьянина-середняка. В многодетной семье он вырос, трудолюбивым и
прилежным ребенком.
"В пашем роду первым грамотным человеком стал одип из моих старших
братьев - Муртаза, который после революции окончил начальную школу, -
вспоминал М. Карим, - А до него никто из наших не умел даже ставить
свою подпись. Вместо подписи ставили тамгу (метку), похожую не то на
вилы, не то на куриную лапу. Ее можно было видеть везде: и на меже
земельных наделов, и на сбруе, и па крупе лошади, даже на топорище".
Родившемуся и выросшему в годы Советской власти М. Кариму
посчастливилось впервые в своем роду получить высшее образование:
окончив в 1935 году семилетнюю школу в родной деревне, он два года
учился на Уфимском педагогическом рабфаке, перед самой Великой
Отечественной войной окончил факультет языка и литературы Башкирского
государственного педагогического института.
С самого начала войны М. Карим в действующей армии. Но окончании
краткосрочных военных курсов он служил начальником связи и начальником
штаба артдивизиона. В августе 1942 года был тяжело ранен. По излечения
работал корреспондентом фронтовых газет "За честь Родины" и "Советский
воин". После десятилетнего пребывания в рядах комсомола на фронте
вступил в Коммунистическую партию. Награжден орденами Отечественной
войны, Красной Звезды и медалями.
После окончания войны М. Карим всецело отдается творческой и
общественной деятельности: с 1951 по 1962 год работал председателем
правления Союза писателей Башкирии, в 1962 году избран секретарем
правления Союза писателей Российской Федерации; долгие годы был
председателем Башкирского отделения комитета защиты мира. Он делегат
XIX, XX, XXII, XXIII, XXIV, XXV съездов Коммунистической партии, с
1955 года - депутат Верховного Совета РСФСР. За заслуги в развитии
советской литературы награжден орденом Ленина, двумя орденами
Трудового Красного Знамени и орденом "Знак Почета". В 1963 году Мустаю
Кариму присвоено звание народного поэта Башкирии. М. Карим - лауреат
Государственной премии СССР, республиканской премии им. Салавата
Юлаева и государственной премии нм. Станиславского.
Мустай Карим начал писать в 1935-1936 годах. Его первые стихи
печатались в газете "Молодой строитель". В 1938 году вышла в свет
первая книга стихов "Отряд тронулся" (совместно с В. Нафиковым).
Воспитанный в рядах пионерии и комсомола начинающий поэт уже в
своих юношеских стихотворениях стремился воспеть нашу жизнь,
счастливое детство, задорную молодость.
Второй сборник М. Карима "Весенние голоса", вышедший накануне
Великой Отечественной войны, показал более углубленное решение
намеченных в первой книге мотивов. Здесь песня, славящая счастливую
жизнь, обогатилась ясными и нежными, подобно весенним голосам,
лирическими нотами. Стихотворение "Весенние голоса", давшее название
книге, которым открывается сборник, служит как бы музыкальным ключом к
ней. В книге ощутим и звонкий поэтический голос, который в дальнейшем
сольет воедино "стремительный бег времени, грусть и счастье людей с
пением птиц и шумом лесов"; встречаются и ослепительно яркие, как
весенний рассвет, краски.
Напечатанная в 1940 году в башкирском журнале "Октябрь" поэма
"Незнакомый гость" явилась заметным произведением М. Карима
предвоенного периода, где он поэтически приподнято отразил героические
события гражданской войны.
Поэтический талант М. Карима полнее раскрылся в годы Великой
Отечественной войны. Поэт, находившийся с самого начала и до конца
войны на фронте, сумел передать мысли и чувства советских воинов в
ярких, глубоко лиричных картинах. Его стихотворение "Я ухожу на
фронт", написанное перед отъездом на войну, прозвучало клятвой одетых
в шинели советских людей.
Одну свою книгу, вышедшую в годы войны, М. Карим назвал "Мой конь".
В большинстве стихотворений этой книги, написанных па фронте,
отводится значительное место показу физической и духовной силы,
мужества бойцов-кавалеристов. Близкое общение с бойцами разных
подразделений помогло поэту глубже раскрыть характер советского
человека па войне.
Несмотря на то, что большинство стихотворений М. Карима, созданных
в 1942-1944 годах, было написано в фронтовых условиях под взрывы бомб,
в дни тяжелых боев, его поэзия этих лет не броска, не криклива. Душа
поэта переполнена чувством мести и ненависти к врагу, но в стихах нет
злой ярости. Его поэзия, как и его герой, раздумчива, лирична. Он не
стремится пересилить гул орудий, грохот войны. Напротив, его лирика
сильна своим тихим, спокойным, некрикливым тоном. Говоря словами Ильи
Эренбурга, наш век очень шумный, его не перекричать, но, постоянно
находясь на передовой, поэт замечает: даже среди оглушительного
грохота пение птиц, смех детей, тихий людской шепот потрясают-
солдатские сердца.
В стихах и циклах военных лет М. Карим ярко отразил также великую
гуманистическую миссию Советской Армии, освободившей страдающие под
фашистским игом народы ("Чужие огни", "Идет май в Европу", "Фашизм
ждет расплаты").
Особое место в творчестве М. Карима военных лет занимают поэмы. Их
своеобразие и значение заключается в дальнейшем углублении характерных
черт поэзии М. Карима, особенно в возвышении военной героики до
сказочного богатырства, в выразительном воплощении эпического образа
советского солдата. Таковы его поэмы "Декабрьская песня" и
"Ульмясбай".
В первой поэме воспевается духовное величие и сила ровесников
поэта, воспитанных Советской страной и Коммунистической партией, а
вторая - "Ульмясбай" - показывает конкретные подвиги советских людей.
Одну из своих послевоенных книг М. Карим назвал "Возвращение"
(1947). Этот поэтический сборник с радостью возвещал и о возвращении
поэта-победителя на родину, к любимой, к песне, по которой он
истосковался, и об установлении мира на земле и возвращении счастья
людскому сердцу.
Послевоенная поэзия Мустая Карима переживает качественное
обновление. Оно выражается не столько в расширении тематики, сколько в
стремлении поэта, прошедшего сквозь огонь войны и обогащенного
жизненным опытом, философски осмыслить сущность и подлинную красоту
жизни.
М. Карим считает, что писатели но имеют права ограничиваться
описанием того, что видят и слышат, а должны воспеть душу народа.
"Наша литература не суть звуки ракет или гул электропоездов и шум
пефтяных фонтанов, а была и будет песней народной души. А солнце этой
души в настоящее время приближается к зениту", - говорил он в дни XX
съезда КПСС. Вот это-то солнце души и есть источник вдохновения и
лучезарности поэзии М. Карима. Внутренний взор поэта и направлен на
изобретательный ум и золотые руки советских людей, создающих чудеса,
украшающих мир, запускающих в небо ракеты, на деятельность
Коммунистической партии. Об этом красноречиво говорят его новые стихи,
особенно книга стихов и поэм "Реки разговаривают".
Примечателен цикл стихов М. Карима "Европа - Азия", создающий
эпические образы Родины и народа.
Тема "Европа - Азия", задуманная в широком плане, была продолжена
Мустаем Каримом в новых циклах стихов: "Вьетнамские записи", "Где
каштаны цветут", "Болгарская тетрадь" и "Из Кабардино-Балкарской
тетради". В пих поэт сумел масштабно отразить братство народов, их
борьбу за мир.
"Исторически суждено было моему народу оказаться на стыке двух
континентов - Европы и Азии. Это не просто стык материков, это рубеж
двух культур, двух судеб - европейской и азиатской, - писал М. Карим в
предисловии к одной из своих книг. - Я мечтаю, чтобы поэзия моего
народа вобрала в себя цвет, пьянящий аромат, спокойную мудрость поэзии
Востока, суровую правду жизни, революционную призывноетъ, активный
разум поэзии Запада".
Эти черты поэзии М. Карима органически сочетались в вышеназванных
циклах, особенно в его восточных поэмах ("Улыбка", "Тайна") и в
героике трагической поэмы "Черные воды".
Myстай Карим - человек многогранного таланта. Он не только
признанный поэт, но и широкоизвестный драматург и прозаик. Такие его
пьесы, как "Одинокая береза", "Неспетая песня", "В ночь лунного
затмения", "Страна Айгуль", "Салават", "Похищение девушки", "He-бросай
огня, Прометей!", в числе тех прекрасных произведений, которые
определяют уровень развития современной башкирской драматургии.
Переведенные на многие языки повести "Радость нашего дома" и
"Таганок" пo праву завоевали признание многонационального советского
читателя. В 70-е годы писал автобиографическую повесть "Долгое-долгое
детство", также пользующуюся большой любовью читателей. Вошедшие в
книгу "Навстречу восходящему солнцу" и рассыпанные, подобно золотым
россыпям, на страницах цент-ральпых и республиканских газет и журналов
десятки литературно-критических и публицистических статей поэта могут
служить образцом для критиков и журналистов.
Многие произведения М. Карима переведены па языка народов СССР И на
иностранные языки. Отдельными книгами вышли его произведения на
русском, украинском, аварском и других языках.
Член Союза писателей СССР с 1940 года.
НА БАШКИРСКОМ ЯЗЫКЕ
Отряд тронулся. (Совместно с В. Нафиковым). Стихи. Уфа, 1938, 76
стр.
Весенние голоса. Стихи и поэмы. Уфа, 1941, 80 стр. Мой конь. Стихи.
Уфа, 1943, 40 стр.
Стихотворения. Уфа, 1945, 38 стр.
Воз "ращение. Стихи. Уфа, 1947, 72 стр.
Стихи и поены. Уфа, 1948, 212 стр.
Радость нашего дома. Повесть. Уфа, 1951, 98 стр. Второе издание.
Уфа. 1953, 108 стр.
Избранные произведения. Уфа, 1951, 336 стр.
Весенняя земля. Стихи. Уфа, 1951, 48 стр.
Европа - Азия. Цикл стихов. Уфа, 1954, 56 стр.
Вьетнам рядом. Путевые заметки. Уфа, 1956, 88 стр.
Стихи и поэмы. Уфа, 1958, 250 стр.
Таганок. Повесть. Уфа, 1962, НО стр.
Пьесы. Уфа, 1963, 242 стр.
Реки разговаривают. Стихи и поэмы. Уфа, 1961, 152 стр.
Когда прилетели журавли. Стихи. 1964, 126 стр.
В ночь лунного затмения. Трагедия. Уфа, 1965, 82 стр.
В ту или эту сторону? Рассказы для детей. Уфа, 1965, 22 стр.
Избранные произведения, том 1. Стихи, поэмы, сказки. (Предисловие
Н. Наджми). Уфа, 1966, 390 стр.
Избранные произведения, том 2. Пьесы и повести. Уфа, 1966, 572 стр.
Страна Айгуль. Пьесы. Уфа, 1968, 96 стр.
Произведения и 5-ти томах. Т. 1. Стихи. (Предисловие Г. Хусаино-
ва).Уфа, 1971,288 стр.
Произведения. Т. 2. Стихи, поэмы, сказки, либретто. Уфа, 1971, 288
стр.
Произведения. Т. 3. Пьесы. Уфа, 1972, 432 стр.
Произведения. Т. 4. Пьесы, повести, рассказы. Уфа, 1972, 416 стр.
Произведения. Т. 5. Статьи, очерки. Уфа, 1973, 420 стр.
Черные воды. Поэма. Уфа, 1974, 18 стр.
Долгое-долгое детство. Повесть. Уфа, 1976, 262 стр.
НА ТАТАРСКОМ ЯЗЫКЕ
Стихотворения. Казань, 1948, 48 стр.
Радость нашего дома. Повесть. Казань, 1954, 104 стр.
В полдень. Стихи. Казань, 1958, 150 стр.
Таганок. Повесть. Казань, 1966, 82 стр.
Стих" и поэмы. Казань, 1977, 352 стр.
НА РУССКОМ ЯЗЫКЕ
Цветы на камне. Стихи. Уфа, 1949, 94 стр.
Радость нашего дома. Повесть. М., 1952. Второе издание, 1953;
третье издание, 1954.
Весенние голоса. Стихи. М., 1954, 96 стр.
Избранное. Уфа, 1955, 144 стр.
Я - россиянин. Стихи. М., 1956, 32 стр.
Лунная дорога. Стихи. М" 1958, 110 стр.
Стихи и поэмы. (М. Карим: Коротко о себе). М., 1958, 224 стр.
Реки разговаривают. Стихи и поэмы. М., 1964, 160 стр.
Избранная лирика. (Предисловие К. Кулиева). М., 1965, 32 стр.
Берега остаются. (Предисловие Р. Гамзатова). Стихп. М., 19", 192
стр.
Повести. М., 1969, 260 стр.
Избранные произведения в 2-х томах. Т 1. Стихи, поэмы. Сказки.
Уфа, 1969, 336 стр.
Избранные произведения. Т. 2. Пьесы, статьи. Уфа, 1969, 496 стр.
Огненные берега. (Предисловие Г. Хусаинова). Стихи и поэмы. Уфа. 1971,
160 стр.
Годам вослед. Стихи и поэмы. М., 1975, 176 стр. Жду вестей. Стихи и
поэмы. М., 1976, 192 стр.
ПО ТУ СТОРОНУ ОГНЯ
Один из персонажей повести "Долгое-долгое детство", рассказывая у
ночного костра о своей жизни, говорит: "Вон, по ту сторону огня моя
юность стоит... Совсем будто здесь. Да только между нами... костер.
Между нами прожитая жизнь".
Нечто подобное звучит и в самой интонации прозы Мустая Карима.
"Совсем будто здесь" картины детства будущего поэта, своеобразный
аульский быт, еще сохраняющий все давние обычаи и традиции, но на
самом-то деле все это уже - "по ту сторону" пережитого с тех пор,
отделенное пляшущими языками пламени огромной войны, отороченное
трауром невозвратимых потерь, густо припорошенное ранней сединой,
увиденное, если вспомнить слова другого поэта, "сквозь увеличительные
слезы"- слезы не только горя и боли, но и немеркнущей благодарности
тем, с кем рядом рос: "Сколько из них отдавали мне свое тепло, свой
свет, свою силу? От самых первых моих друзей-сверстников и до
сегодняшнего дня..."
В только что процитированных словах легко узнаваем "предтеча"
прозаика Карима - поэт Карим, тот, что писал:
Я путь определяю не по звездам,
А - как по звездам - по глазам людей...
Гляжу в глаза, чтобы с пути не сбиться,
Чтоб в песне не солгать, не ошибиться...
(Перевод Е. Николаевской)
Слова, сказанные в стихах Карима, о любви к "домику неприметному на
тихом дальнем берегу" оказались не декларацией, а предвестием
повествования о родном ауле и, как говорится во вступлении к "Долгому-
долгому детству", о "судьбах людей, с которыми... вместе жил или
прошел кусок пути".
Хотя в том же предисловии автор считает нужным оправдаться перед
читателями за то, что в книге "многовато... говорится о смерти", в
повести решительно преобладают и светлые краски, и люди, которые даже
в трудное время способны "выискать в пучке лишений росточек радости, в
горсти горечи - крупинку сладости".
Так, "посередине - то солнечной, то ненастной, то цветами покрытой,
то метелью повитой - поляны... жизни" рассказчика стоит его Старшая
Мать - повитуха и величайший нравственный авторитет аула, женщина
редкостного житейского такта. Точно так же, как не пустеет ее
"волшебный карман", откуда для мальчика возникают "разные вкусные
вещи", не оскудевает и ее доброта, распространяющаяся далеко за
пределы собственной, живущей еще по законам шариата семьи. Она всегда
готова прийти на помощь соседям делом или своевременной, ненавязчивой
подсказкой.
Эпической мощью и страстностью отличается Марагим, великий
трудолюб: "За плетень возьмется - плетет красиво, как девушки кружева
вяжут. Стог мечет - стог у него стройный, как церковный купол,
вырастает. Оконные ставни, изготовленные и покрашенные им, издалека
улыбаются". Перед силой же любви его и Ак-Йондоз отступают даже
строжайшие аульские приличия, смолкает змеиный шип сплетни. Все против
этого "беззаконного" счастья - и семейные узы обоих, и война, на
которой погибают и муж Ак-Йондоз, и богатырь Марагим, но любовь эта
становится легендой и одаривает даже "посторонних", ибо, как
вспоминает свое собственное тогдашнее состояние рассказчик, "быть
свидетелем счастья - тоже, оказывается, счастье!".
А первый урок благородства и доброты, превозмогающих жестокие
веления вековых обычаев, дал мальчику "кавказского царя несчастный
сын", жестянщик Исабек, придумавший себе эту головоломную родословную,
чтобы скрыть свой "постыдный"- а на самом деле, самоотверженный!-
отказ убить своего "кровного врага", обрекший его на
добровольное изгнание.
Что же касается ровесника рассказчика - Асхата, пропавшего на войне
без вести, то этот, по уличному прозвищу, Рыжий Комар словно бы
завещал приятелю свою неуемную фантазию и страсть к стихотворству, к
острому слову, за которую уже в детстве не раз поплатился.
Если в "Долгом-долгом детстве" совершенно явственно проступает
автобиографическая основа, то в более поздней повести "Деревенские
адвокаты" сам рассказчик отступил на второй, если не на третий, план,
можно сказать - затесался в толпу жителей аула Кулуш, редко-редко
подавая отчетливо самостоятельные реплики, и даже однажды лукаво
"отмежевался" от себя самого, с напускной почтительностью сообщив о
том, что на похороны одного из героев приехал "довольно известный
писатель Муртай Карам".
Мустай Карим прямо-таки с наслаждением отдается здесь стихии
народной речи, вроде бы незатейливого повествования о том, о сем,
которое, на поверку, с самой простодушной миной подступается к
проблемам и заботам вовсе не пустячным, будь то "дела давно минувших
дней", "аукающиеся" и поныне, или самая живейшая злободневность.
Жизнь трех ровесников, былых аульских мальчишек, Кашфуллы, Курбан-
гали и Нурислама теснейшим образом переплетена не только с судьбами
соседей-односельчан, но и со всем, что происходило в стране.
Прозвище Адвокат сначала, еще в школьные годы, получил только
Курбангали, вступившийся за товарища перед учителем. В той же роли мы
видим его и позже, в обстоятельствах куда более драматических
- например, когда по злому навету произошел семейный разлад у Халфет-
дина с Сагидой.
"...Чтоб у замахнувшейся уже беды руку отрубить - такое лишь
пророкам посильно",- с неиссякаюшей благодарностью вспоминает
десятилетия спустя Халфетдин. Тщедушный Курбангали, над которым за
малый рост добродушно подшучивают в ауле, на пророка нимало не похож,
но это ничуть не мешает ему вновь и вновь бесстрашно вставать на пути
"замахнувшейся уже беды".
Под стать ему в этом и старые приятели - и суровый Кашфулла, и
веселый Нурислам, некогда совершенно случайно получивший кличку Враль
и с тех пор постаравшийся ее "оправдать": "другим на пользу врал, в
утеху лукавил".
Если в первой повести драматическое время коллективизации лишь
мимоходом охарактеризовано как "крутой взвар" (куда ни глянешь -
тяжба, к кому ни зайдешь - спор"), то в "Деревенских адвокатах" оно
увидено уже не сквозь романтическую дымку детских воспоминаний, а во
всей своей суровой реальности.
Уже на "подступах" к этой теме возникает среди персонажей
уполномоченный Кылысбаев, чья фамилия знаменательно происходит от
слова "кылыс" - сабля и который, по образному выражению рассказчика,
"любил... еду соленую да перченую, да чтоб погорячей". Такие же
кылысбаевы слишком часто определяли людские судьбы и в самый разгар
пресловутого раскулачивания.
На сей раз "замахнувшейся беде" упрямо и самоотверженно
противостоял председатель сельсовета Кашфулла, решительно отказавшийся
выполнять "разнарядку": "Негоже нам безвинного виноватить, друга во
врага обращать, очаги тушить, людские гнезда разорять".
Этот несомненный "правый уклон" дорого бы обошелся "либералу" и
несколько лет спустя, если бы за друга не вступились Курбангали с
Нурисламом, на сей раз уже оба окрещенные за это "адвокатами
недопеченными".
Когда Кашфулла чуть было не угодил под первый сабельный удар
Кылысбаева, он, глядя во время собрания на растерявшихся односельчан,
горестно уподобил их ржи, поваленной бурей.
Тогда "рожь" быстро распрямилась и отстояла своего вожака. Позже
подобное случалось редко. И сказочно счастливый оборот, который
получили разговоры "недопеченных адвокатов" со следователем Урмановым,
могут показаться одной из добрых Нурисламовых побасенок, где правда
наконец одерживает ту долгожданную победу над злом и напраслиной, на
которую в ту пору тщетно уповали миллионы людей, чьи резоны были столь
же наивны, но, в сущности, столь же неотразимы, как и у героев
повести:
"Кто-то вам голову морочит, товарищ, друг кулушевского народа
врагом советского народа быть не может. А по-вашему так и выходит.
Один и тот же человек? Брось, агай! Никто этому не поверит... Нас,
агай, сажать нельзя... Мы сядем, а работа будет стоять".
Столь же трогательно-простодушная логика возникает и в повести
"Помилование", когда приговоренный к расстрелу сержант Любомир Зух
втолковывает собеседнику, лейтенанту Байназарову, который назавтра
должен будет отдать роковую команду: "Вчерашний суд - это ошибка... Ты
сам подумай, лейтенант, я ведь еще даже ни одного фашиста не убил. А
убить должен! Я нужен. Я солдат".
И хотя вина Зуха очевидна: он самовольно покинул часть накануне
боя, чтобы проститься со своей внезапно обретенной любовью,- его
доводы недаром надрывают сердце слушателя, да и все вокруг глухо
ощущают несправедливость грядущей казни. Примечательно, что подобный
сюжет, подобная фабула мучительно преследовали писателя и возникали
уже в некоторых лирических отступлениях повести "Долгое-
долгое детство".
Рассказав о свершившемся и о том, что позже в
часть приходит запоздалая депеша, отменяющая приговор, автор с
горечью замечает, что "правда и справедливость, которых
Любомир ждал... проплутали где-то". И с этим упоминанием о
непростых путях правды ассоциируется заключающий повесть
романтический образ избранницы Любомира:
"А не знающая смерти Мария Тереза все идет, все шагает по белу
свету - плачет и смеется, плачет и смеется,
смеется и плачет..."
Эта патетическая приподнятость стиля заметно отличает "Помилование"
от других повестей Мустая Карима, заставляя "переадресовать" его прозе
улыбчивое замечание писателя о красавице, у которой "походок на пять
ладов".
И во всех своих произведениях автор всегда выступает убежденным,
страстным "адвокатом" гуманности, добра, бережности по отношению к
людям, миру, жизни во всей ее трепетной неповторимости.
А. Турков
СВЕТ СОВЕСТИ
В тридцати километрах от Уфы, неподалеку от воспетой С. Т.
Аксаковым речки Дмы, на привольном склоне Девичьей Горы расположен
аул Кляш. При въезде на главную улицу - общественный колодец.
Деревянный сруб, вал с цепью и ручкой, маленькая крыша, на крыше -
металлический флажок, а на флажке вырезаны слова: "Здесь источник
поэзии Мустая Карима, не испив его, не проходите мимо!"
Колодец был испокон века, но надпись на нем появилась недавно - в
день шестидесятилетия замечательного писателя, 20 октября 1979 года.
Кляшевские комсомольцы решили таким способом выразить уважение к
знаменитому земляку, и надо сказать, что их веселый призыв никого не
оставляет равнодушным. И я пил из того источника. Мустай Карим
смотрел, как за мной подходили к колодцу люди, в ритуальном настроении
наклонялись к воде. Его задумчивое, постоянно сосредоточенное на
какой-то внутренней ноте лицо выражало растерянность и смятение. Он
смущался своей славы.
Я не хотел бы переносить свое восхищение Мустаем Каримом как
человеком на его произведения. Но все же не могу умолчать, что мои
мысли о нем всегда просветлены радостью и, больше того, гордостью за
ЧЕЛОВЕКА. Гражданской смелостью, отзывчивой натуром, эрудицией,
остроумием и тактом он зачаровывает каждого, кто попадает в его
общество. Не только дружба, даже знакомство, краткая встреча с ним
оставляет в душе след особой человечности и необычайной простоты. А
мне посчастливилось видеть, как он, поистине народный писатель,
лауреат Государственной премии СССР, Герой Социалистического Труда,
депутат Верховного Совета РСФСР, стеснялся своей известности.
Творчество Мустая Карима, который родился в Клише, с малых лет
воспитывался в традициях того башкиро-татарского села, пил из его
водных и духовных источников, будто так и просится, чтобы сравнить его
с глубинной, целебной, собственно, той кляшевской криницей. Но дело в
том, что слово Мустая Карима питается не только струями,
пробивающимися из башкирской земли. Отличие его писательского слова от
любой (даже самой глубокой) криницы еще и в том, что оно не мелеет в
засуху, не мутится при ливнях и грозах и при всех изменениях климата
сохраняет чистоту, вкус справедливости, живительную силу.
Вообще любое трафаретное сравнение, способное в известной мере
отразить суть того или иного художественного явления, вряд ли пригодно
для познания творчества этого писателя уже хотя бы потому, что его
путь в литературе - это, кроме всего прочего, отрицание всяческого
штампа, борьба с истертыми и банальными образами, лжеистинами,
заскорузлыми и унизительными для человека обычаями. Афористичность
мышления, отражающая усвоенную школу мудрости философов Востока,
сочетается в произведениях Мустая Карима с лучшими традициями
европейской литературы. Фундаментальные эстетические основы культур
Европы и Азии скрещиваются в его творчестве. Кажется, дело здесь не
только в том, что он - выразитель души и творец образа Башкирии,
которая географически и исторически принадлежит одновременно двум
материкам. Он - советский писатель и как один из многих ощущает
счастливую возможность развития феномена многонациональной нашей
литературы в направлении взаимопроникновения, синтеза ее европейских и
азиатских элементов.
Мустай Карим раскрыл перед советскими читателями и зрителями
"духовный опыт своего народа" (Н. Рыленков), показал моральные силы и
оригинальные приметы своей нации, мужественную красоту отважных,
столетиями воспитываемых на романтических, рыцарских началах башкир.
Но, говоря об этом, мы должны помнить, что любовь к родному народу,
знание его быта, обычаев, истории, устремлений имеют у Мустая Карима
общечеловеческую масштабность. Своеобразие и широкое мироощущение,
способность видеть свою землю, будто из космоса, как частицу нашей
многоязычной Отчизны и планеты, умение находить свой народ - в
народах, человечество - в человеке - в себе - эти черты его как
художника особенно четко проявляются в его сегодня уже широко
известной автобиографической повести "Долгое-долгое детство".
Н. А. Добролюбов, характеризуя "Детские годы Багрова-внука", писал,
что талант автора этой книги, С. Т. Аксакова, отличается "более
субъективной наблюдательностью, нежели истинным вниманием к внешнему
миру". Действие упомянутого произведения, как известно,
разворачивается в тех же местах, что и действие "Долгого-долгого
детства", и интересно, что обе повести писались с одной и той же целью
- показать становление личности, небо неомраченной дет-ской души,
первые тучи на нем и первые молнии благородных тревог". Разумеется,
две разные эпохи стоят за этими книгами, но расстояние между
писателями определяется не только и не столько временем, сколько их
мироощущением. Пытливое и ненасытное внимание к внешнему миру - вот
подсказанная Добролюбовым (ведь бессмертные мыслители всегда живут с
нами) драгоценная и, возможно, ведущая черта художнического дара
Мустая Карима.
Как признается сам писатель, начало его литературного творчества,
"более или менее серьезной работы над стихами", падает на 1936 год.
Первая поэтическая книга, изданная совместно с В. На-фиковым,
называлась "Отряд тронулся" (1938). Вторая - "Весенние голоса" -
издана в 1941 году, перед самым началом войны. В 1940 году была
написана первая поэма - и, думается мне, первая большая удача во всем
разножанровом творческом богатстве поэта - "Незнакомый гость". Герой
поэмы Ильгизар- это герой гражданской войны, сын бедного охотника
Мергена, убитого белогвардейцами, прозревающий строитель
социалистического строя.
Башкирская поэзия 30-х годов так же, как и поэзия многих народов
нашей страны, заряжена героикой красноармейских походов и побед, она
словно бы готовилась к новому трагически-величавому этапу в жизни
советского народа - к навязанной фашистами войне. "Незнакомый гость",
поэма о войне, была для автора хорошей школой именно перед тем, как
еудьба поставила его самого в воинские ряды, послав на защиту Отчизны.
"Я ухожу на фронт" - одно из первых стихотворений военной лирики
поэта, стихотворений, быть может, в чем-то несовершенных, но
поражающих откровенностью, искренностью, импровизационной
непосредственностью, простотой выражения. Если проследить по датам и
местам написания фронтовых стихов Мустая Карима, то во времени и
пространстве перед нами явилась бы героическая дорога советского воина
через дни и ночи 1941-1945 годов, от Москвы до Вены. Тоскуя по своей
Башкирии, по Уральским горам, в блиндажах и окопах, вырытых на
украинской земле, Мустай Карим создает образ родного края, который
выковывает для победы оружие, и образ дорогой, окровавленной,
опаленной войной Украины.
О Украина! Ветки наклопя,
Вся в яблонях плывет твоя долина.
Сапер отрыл траншею для меня,
Твои цветы засыпав, Украина!..
И чудится, что яблоня ко мне
Метнулась от пылающего тына,
К траншее руки протянув в огне,
Как девушка, чье имя Катерина...
Довольно слез! Меня послал Урал,
Чтобы утерла слезы Катерина.
Я под Уфою землю целовал,
Чтобы цвела, как прежде, Украина!..
(Перевод М. Максимова)
Катерина пришла сюда из одноименной поэмы Тараса Григорьевича
Шевченко, и какой же воистину новый смысл открылся в ввуках
трагического имени поруганной украинской девушки! Знакомство с поэзией
Т. Шевченко, с украинской песней, с любовью украинца к выращиванию
садов ("вся в яблонях плывет твоя долина") началось для Мустая Карима
еще в детстве, когда он мальчишкой посещал соседнее с Кляшем
украинское село Боголюбовку. Иначе и не объяснить невероятной точности
в выборе метафор, которые рисуют Украину так, как это мог бы сделать
разве лишь М. Рыльский или В. Сосюра.
Хотя военное лихолетье давно прошло, высокая радуга чувств поэта,
соединившая советские земли над Агиделью и над Днестром, не угасла.
Это радуга вечного братства, переброшенного от Урала до Карпат; в ней
не только кровь, пролитая за освобождение Украины, но и многоцветное
сияние души поэта, способного творить нетленные связи между народами.
Поэзия Мустая Карима военных лет, его патриотическая любовь
свидетельствуют прежде всего о том, что арка интернациональных чувств
должна иметь, по крайней мере, две опоры, в данном случае - башкирскую
и украинскую; что любить другой народ можно только с такой же
нежностью, как и свой. "Я под Уфою землю целовал, чтоб ты цвела, как
прежде, Украина!" Только так вырастает) "ар-кодугое перевисание к
народам" (П. Тычина) - из родной земли до другой, далекой, которая
может стать родной и станет таковой, если ты войдешь в нее радугой
доброты, жаждой познания, воинской готовностью пожертвовать собою во
имя ее свободы.
К Мустаю Кариму на фронте пришло ощущение того, что он - поэт,
священное ощущение моральной ответственности за честь и будущее своей
Отчизны. Он имел право написать "Ответное письмо башкирскому народу",
где от имени бойцов-башкир заявляет: "Мы выполним присягу, мы
возвратимся домой с победой". Сегодня "письмо..." может показаться
кое-кому нескромной позой начинающего поэта, но на самом деле это была
его идейная позиция, выкованная в боях за Родину.
Наверное, со времен войны Мустай Карим вынашивал немало замыслов,
которые могли воплотиться в слове лишь тогда, когда временная
дистанция, как фильтр, очистила их от пыли и призем-ленности,
установила связь между тем, что происходит на поле боя, и тем, что
постоянно происходит в человеческом сердце, которое тоже является
полем битвы.
Одно из самых значимых произведений о войне в советской литературе
- "Черные воды" (1961); без сомнения, замысел поэмы возник еще в
огненные годы, но родиться она могла лишь в мирные дни, что усилило ее
драматический накал.
Не выдержал тяжких испытаний солдат Якуп. Сломался. Решил сдаться в
плен фашистам, бросив раненого товарища, выбежал на шоссе и встал на
колени перед немецким танком, который и раздавил его, точно червя. Ото
сюжет, а в нем и смысл поэмы.
Любовь к Башкирии - одно из главных чувств Мустая Карима. Сильное,
неувядающее, а все более укрепляющееся и расцветающее с годами
чувство. Но оно никогда не было самодовлеющим или ослепляющим. Только
острое зрение могло помочь поэту в создании образа отчего края в виде
березового листка. "Береза - это Россия. Листве ее нет числа". От
России идут в листик живительные соки, от нее - высота, непокоренность
бурям и грозам.
"О березовом листе" - стихотворение из известного цикла "Европа -
Азия" (1951-1954), посвященного раскрытию сути интернационального в
национальном существе человеческой души. Тематические циклы характерны
для творчества Мустая Карима. Уже в годы войны он создавал их, когда
"товарищ его рейдов и боев", крылатый конь Акбузат, герой башкирского
народного эпоса, являлся ему в госпитальную палату и напоминал, что
пора выздоравливать, жив еще враг. Акбузат, а может, Тулпар (тоже
крылатый конь из башкирских сказок) - это образ, как основа
национального сознания поэта: уральский огнекрылый конь несет батыра-
освободителя над задымленными, пылающими европейскими нивами - и уже
здесь прослеживается идея единства мира, основная идея не только цикла
"Европа - Азия", по и всего поэтического творчества Мустая Карима.
Кстати, образ коня, "главного тотема башкирского народа" (А.
Хакимов), выполняет различные функции, находя удивительное воплощение
в поэзии Мустая Карима. Десятки разнообразных ассоциативных линий
начинаются именно с него. Можно проследить спад романтических и
усиление реалистических тенденций поэта, когда с крылатого скакуна
лирический герой пересаживается на колхозного коня. И в то же время
нигде не нарушена святость этого образа, нигде не уменьшено уважение к
коню, которого так возвеличил и облагородил башкирский народ.
Переосмысливая традиционные для башкирской и шире - для тюркской
поэзии образы, поэт, как правило, идет не по пути полярного
противопоставления, а по пути открытия в старых, возвышенных,
романтических метафорах их земного, бытового содержания. "Пусть звезды
отдохнут от глаз моих",- говорит его лирический герои, встретившись с
возлюбленной, и в этой строке есть все: молитва к звездам, которую бы
произнес древний поэт, ироничное отношение к омертвелым святыням,
отличающее современный разум.
Над поэзией каждого настоящего творца, будто над огнем костра,
дышит незримое, но ощутимое тепло, присущее каждому его слову, какая-
то аура, которая возникает, как бы сказал психолог, из определенного
биополя. Что же излучает "биополе" поэзии Мустая Ка-рима? Свет
совести.
Большинство его стихов, как бы далеки они не были в тематическом
отношении от проблем совести, они отражают "муку чистоты", сомнения,
драмы противоречивых мыслей и чувств. Это можно ощутить, читая книгу
"Четыре времени любви" (1980), где собрана его любовная лирика. Еще
более сконденсированной световой полосой совести полыхает его книга
"Берега остаются" (1966), в которой находим блестящие образцы
философского проникновения в тайны человеческой души.
Как выгодно отличается Мустай Карим от тех проповедников, поучающих
"смертных" и "грешных" правдами своей, по сути, лживой правдивости!
Поэт доверительно говорит о борьбе, которую приходится вести с самим
собой, но не кичится этим; он хотел бы, как море, иметь скалу, о
которую можно разбить свои сомнения, а при необходимости и опереться
на нее.
Нам с совестью никак не сговориться.
Настроены мы с ней на разный лад:
Когда отважен я - она боится,
Встревожена - когда чему-то рад.
(Перевод Е. Николаевской)
Финал стихотворения полон сомнений. "Как отвечать мне по счетам
придется?//Испить какую чашу суждено?" Часто можно встретить в стихах
поэта строки со знаками вопроса в конце. Однако, сомневаясь, казнясь,
его лирический герой не обезоружен внутренне, он отнюдь не бессильный
"раб чести", он - человек сильный духом, последовательный и
принципиальный в решениях. Поэт не кидается, подобно мотыльку, с
цветка на цветок, а спокойно, точно беркут, знает, что достойно его
внимания, от чего должно отвернуться с отвращением.
И все-таки его душа бунтует, когда он видит, что еще немало зла
вокруг и сам он, будучи орлиной породы, порой болел испугом или
лестью. Эти поэтические исповеди чистосердечны и трогательны, они
свидетельствуют о гражданском характере поэзии Мустая Ка-рима,
открывают перед нами его необычайную, терпеливую, мудрую, благородную
душу.
В его философской поэзии доминирует мотив самоотверженности -
отдать всего себя без остатка тем, кто страждет: огонь тому, кто
замерз, радость тому, кто плачет. Примерам служит стихотворение "Птиц
выпускаю":
Все завершил. Покончил с мелочами,
И суета осталась позади...
И вот сейчас с рассветными лучами
Птиц выпускаю из своей груди.
(Перевод Е. Николаевской)
Это прекрасное стихотворение берет свои истоки в башкирском
народном обычае - улемтек (буквально - посмертный подарок). По давней
традиции каждая башкирка перед смертью должна подарить что-нибудь
своим родным и знакомым. В повести "Долгое-долгое детство" Старшая
Мать, готовясь в последний путь, собрала всех детей, родных, знакомых
и наказывала, кому что оставляет. И при этом очень тревожилась, как бы
кого не забыть. Этот обычай, вероятно, имеет древние корни, когда
человек беспокоился, как бы жизненные долги не помешали ему попасть в
рай.
Одарить ближних - таков закон улемтека. Но как истинный творец,
Мустай Карим дал новую трактовку обычаю. Открыть людям душу, выпустить
птиц надежды, пожертвовать собой ради других - вот долг поэта перед
своим народом! Национальная основа гражданского воспитания Мустая
Карима очевидна, однако клубок его интимных чувств не распутаешь так
легко.
В этой же повести Мустай Карим пишет: на войне "я дошел до одной
простой истины: как в других смертях частица и моей смерти была, так и
в моей жизни - крупицы жизней павших остались". Как же отблагодарить
тех, кто отдал тебе частицу своей жизни? Какой улемтек им преподнести?
Мустай Карим - один из тех поэтов, которые ощущают на себе
благословляющие взгляды мучеников прошедших времен, один из тех, чья
гражданская совесть независимо от собственной воли становится частицей
совести народа, эпохи, человечества.
Он сам устанавливает этические законы и по ним судит себя, и,
собственно, повороты и параграфы, тонкости и детали этих лирических
"расправ", за которыми видно желание раскрыть правду, составляют суть
его философской поэзии.
Тонким своеобразием отличаются стихи Мустая Карима о творчестве,
они полны размышлений о рождении вдохновения, о том, что именно дает
его совести безошибочную ориентацию.
Развитие философской лирики поэта связано с демократизацией вашего
общества. Он стремится познать истинную цену "вещам и людям".
Тщательно изучает характер своего современника, стремясь увидеть в
каждой личности переплетение великих и малых проблем эпохи, ценности
самой эпохи определяет духом благородной индивидуальности.
"Коммунизм - это прежде всего человек. Огни строек, стальные
магистрали, великолепные дворцы, чарующие симфонии, бороздящие космос
ракеты, разумные машины - все это средство. А цель- человек. Цель -
люди, прекрасные и всемогущие, как олимпийские боги". В этих словах
поэта - его творческая и методологическая программа. А наиболее полно
воплотилась она в цикле стихов "Монологи Прометея" (1980). Человек,
автор, лирический герой здесь сливаются с подвижником, титаном. Ведь
характер мышления Мустая Карима - эпический, и измерять деяния
выдающейся личности он желает глобальными мерками. Тот, кто жертвует
собой ради человеческого счастья, с горечью замечает, что "опять и
опять стерегут человеческий род страдания, злоба, коварство". Устами
опечаленного титана говорит лирический герой автора, и мы чувствуем
встрево-женность и боль строителя новой, коммунистической цивилизации.
Его беспокоят моральная неустойчивость, потребительская ничтожность и
криводушие некоторых, кому уже теплом и светом открылся огонь новой
эры, но он не сумел увидеть это пламя, не испытал па себе его
спасительной энергии. Прометеизм Мустая Карима проникнут гражданскими
страстями человека нового времени.
В одном из самых ярких произведений последних лет, в стихотворении
"Легенда" (1980), поэт размышляет о смерти.
Я - не чья-нибудь смерть, а твоя,
Я такая одна.
(Перевод Е. Николаевской)
В образе красивой девушки Смерть приходит к умирающему поэту, чем
вызывает недоверие: "Смерть красивой такой быть не может!.."
Разумеется, здесь речь идет о неповторимости каждой человеческой
жизни, каждый истинный человек, утверждает поэт, должен уважать свою
судьбу, ибо ненавидеть свое бытие и свой уход - это удел недобрых
людей.
Мне приходилось переводить стихи Мустая Карима на украинский язык.
Перевод как творчество - это самое пристальное, вдумчивое чтение
оригинала и воссоздание его средствами другого языка. Однако мне
пришлось пользоваться русскими интерпретациями. Переводы на русский
язык произведений Мустая Карима, по его словам, выполнены творчески.
Н. Рыленков, М. Дудин, В. Тушнова, Я. Козловский, И. Снегова и
особенно Е. Николаевская немало потрудились, чтобы слово башкирского
певца стало достижением русской и всей многонациональной советской
литературы.
Ясно, при переводе разрыхляется, а порой и разрушается почва
оригинала, "чернозем" подменяется менее плодородными породами. Но даже
перевод с перевода дал мне возможность ощутить, какая сплошная твердь
стилистической однородности, какая мощь и упругость мыслей, какая
спрессованная эмоциональная наполненность присущи поэзии Мустая
Карима. В ней нет трясины и скрытых пустот, как это бывает на болотах.
Никакая буря не может ее передвинуть, как это бывает с песками
пустынь.
"Стихи никогда не остаются такими, какими они были, когда их
написали,- или стареют от времени, или самообновляются вместе со
временем". Так размышляет Мустай Карим о связи времени и
художественного произведения. Безусловно, время - великий пахарь. Но
оно пашет и засевает, то есть постоянно обновляет лишь те участки, те
поля, которые стали плодородными, впитав в себя духовную энергию и
бессмертную мысль творца. И тут хочется сказать, что поэзия Мустая
Карима подобна плодородной пашне. Она - ровная и непритязательная,
неподвижная и вместе с тем непрестанно меняющаяся, богатая в своей
внутренней структуре. Время (то есть сознание будущих людей) будет
вспахивать ее, собирать добрые урожаи.
В 1947 году Мустай Карим написал первую пьесу "Свадьба
продолжается". В дальнейшем его работа драматурга хронологически и в
жанровом плане развивалась так: драмы "Одинокая береза" (1950),
"Неспетая песня" (1960), "Страна Айгуль" (1967), комедия "Похищение
девушки" (1958), трагедии "В ночь лунного затмения" (1963), "Салават"
(1971), "Не бросай огонь, Прометей!" (1975), фарс "Коня диктатору!"
(1979), притча "Пеший Махмут" (1981).
Видно, мощное течение дарования Мустая Карима не может остановиться
ни в драматическом, ни в комедийном, ни в трагедийном русле. Переход
от одних видов сценических форм к другим, поиски новых жанровых
определений для пьес, написанных в последнее время (фарс, притча),
свидетельствуют, что в ядре таланта писателя бурлит "драматическая
магма", и невозможно предсказать, в каких формах уляжется она,
вырвавшись на поверхность.
Казалось бы, что жанр трагедии более всего отвечает философской
природе его дара. Однако тот, под чьим пером, как в случае с пьесой
"Коня диктатору!", трагедия превращается в фарс, тот, кто умеет так
смеяться над глупостью тоталитарного величия "современных фараонов",
не может испытывать никаких жанровых ограничений. Эту мысль
подтверждает и пьеса "Похищение девушки", где па осмеяние выставлена
гипертрофированная амбициозность сельских джигитов, их по-настоящему
комедийная вера в силу древней традиции, в соответствии с которой
умыкание возлюбленной - такой героизм, против которого не может
устоять ни одна красавица, независимо оттого, любит или нет она
разгоряченного похитителя. "Комедия ситуаций" тут становится комедией
чувств. Вместо дeвушки крадут ее мать, вместо свадебного царит
балаганное настроение, когда все смеются над собой, забавляясь горем
неудачного жениха.
Жанровое разнообразие драматургии Мустая Карима отражает разные
грани его характера и богатейшие возможности его универсального
таланта. От пьесы к пьесе он вырастает как мастер сцены и - что
намного важнее и заметнее - как мыслитель, поднимающий серьезные
морально-общественные проблемы, концентрирующий внимание на обобщающих
благородных чертах человеческого идеала.
"Мои драматургические произведения слабы в сюжетном отношении.
Интрига в них недостаточно разработана. Я завидую драматургам, которые
умеют так "закрутить" сюжет, что держат зрителя в постоянном
напряжении". Такого мнения автор о своих пьесах. Приговор слишком
суровый, просто-таки несправедливый. Но не в этом дело. Неумение
драматурга "закручивать" сюжет помогает ему виртуозно выстраивать
более сложный и необходимый для пьесы механизм - конфликт
противоречивых мировоззрений, противоположных систем духовного бытия.
Возьмем, к примеру, пьесу "Неспетая песня". С одной стороны - демагог
и конъюнктурщик Дусмат Ярлыкапов, его жена Мастура, сестра Дильбар, ее
муж Вазир, люди, так сказать, высокопоставленные, однако из-за
фальшивого своего бытия все они безысходно печальны и жалки. С другой
стороны - швея Гульбика, деревенская девушка Рахима, художник Низам.
Какова самая отличительная их черта? Жизнелюбие. Звонкие и здоровые
люди, они являются носителями правды, в их радости нет ни малейшей
нотки наигранного оптимизма. Разумеется, Мустай Карим умеет наделить
каждое действующее лицо характерным своеобразием, и это ставит героя
на ту или иную сторону в конкретной ситуации.
Каждой своей пьесой Мустай Карим выходит на плоскость острых и
вечных проблем, выводя не витийствующих дискутантов, а живых людей,
которые своими поступками, а нередко и ценой жизни демонстрируют
неодолимую силу добра, гуманизма, правды. Именно как результат
поэтического мышления писателя вырисовывается в его пьесах образ
героического и в высшей степени честного человека.
Одним из заметных достижений не только Мустая Карима, но и
башкирской, и, думаю, всей советской драматургии является
разработанная и творчески реализованная драматургом концепция
"внутренне свободного" человека. "Меня давно волнуют проблемы
внутренней свободы человека, потому что человек, не став изнутри
свободным, вообще не может быть свободным человеком. Все социальные и
политические свободы мы завоевали с оружием в руках, а внутренняя
свобода завоевывается по-другому, иными средствами. И человек может
стать личностью, то есть внутренне свободным, только в борьбе с самим
собой, в борьбе за свои принципы". Так Мустай Карим объясняет
философскую проблематику трагедий "В ночь лунного затмения" и
"Салават". Можем сказать, что это ключ к пониманию таких его
произведений, как "Страна Айгуль" и "Не бросай огонь, Прометей!". В
них главные герои - личности масштабные, внутренне свободные,
привлекательные непоколебимостью воли, независимостью духа,
благородством гражданских порывов.
Театральное действие пребывает между правдой жизненной, так
сказать, объективной и правдой субъективной, которую оно создает,
формирует в человеческой душе. Такие трагедийные герои, как Акъегет
("В ночь лунного затмения"), Салават, Прометей, не сомневаются в своем
выборе и сознательно обрекают себя на муки. Однако события, которые
неуклонно ведут их к гибели, поступки, которые демонстрируют их
моральное превосходство над низким и злобным окружением,- все это
отражение борьбы за принципы, которую они выигрывают как внутренне
раскованные люди. Мустай Карим в своих трагедиях отразил важнейшие
проблемы нашей эпохи: верность Отчизне ("Салават"), гуманизм ("Не
бросай огонь, Прометей!"). Отразил, но не навязал какого-то
категорического ответа на эти вопросы, потому что одной из важных черт
художественного метода Мустая Карима является приглашение читателя или
зрителя поразмыслить вместе.
В трагедии "Не бросай огонь, Прометей!" по-новому трактуется
проблема жертвенности титана, который дал огонь людям. Несчастные
духовные калеки не хотят божественного дара, не впускают луч света в
свое рабское бытие. Пламя Прометея, по Мустаго Кариму,- это гений,
раскованный ум, благодаря которому люди могут подняться до уровня
богов, это огонь мышления и познания. Прометею надо преодолеть не
только человеконенавистничество Зевса, но и духовную слепоту,
покорность людей, которых он любит и ради которых готов тридцать тысяч
лет мучиться в цепях, терзаемый когтями ненавистного орла.
Мустай Карим внес в мировую литературу оригинальное толкование
образа Прометея. Эсхил, основоположник прометеевской темы, воспевает
его богоборство, хотя, разумеется, мотив человеколюбия в трагедии
античного гения очень силен. Этот мотив, ведущий и в стихотворении И.-
В. Гете "Прометей", где, как у Эсхила, говорится, что люди, получив
огонь, постигнут тайну ремесел, но также утверждается идея
богоравности человека. "Я создаю людей, леплю их по своему подобию,
чтобы они, как я, умели страдать, и плакать, и радоваться, наслаждаясь
жизнью..." - говорит гетевский Прометей. Леся Украинка, едва ли не
единственная в мировой литературе, нарисовала Прометея в столкновении
с христианской моралью, с учением Христа, проповедовавшего покорность
человеческого духа, и показала титана как вдохновителя борьбы за
преобразование мира, за духовную независимость проникнутых
гражданскими страстями людей.
Мустай Карим подошел к прометеевскому сюжету с неоншданнои стороны
- его герой вступает в конфликт не только с богами, но и с людьми.
Драматург придал подвигу Прометея более глубокое содержание, а
главное, показал, что дело титана не завершено. Титан Мустая Карима
идет на страдания, подавленный тем, что его любимая Агазия по его вине
превратилась в пепел. Он заплатил за любовь к человечеству любовью к
женщине, и муки на скале, к которой приковывает его Гефест, кажутся
ему гораздо меньшим несчастьем, чем потеря возлюбленной. В этом выявил
себя человеческий облик каримовского Прометея.
"Салават" - наверное, самое совершенное и поистине неувядаемое
драматургическое произведение Мустая Карима. Созданное по всем канонам
трагедии, оно воссоздает события крестьяне к с го восстания 1773-1775
годов, в котором приняли участие народы Поволжья и Приуралья, в том
числе и башкиры. Кстати, образ Пугачева, несмотря на его
эпизодичность, предстает живым, завершенным, будто вся его жизнь
прошла перед нами. Разумеется, главная фигура трагедии - Салават, сын
Юлая, вождь восставших башкир и народный поэт (это исторический факт,
его песни передавались из поколения в поколение и дошли до наших
дней),- человек исключительной выдержки, непокорности и, собственно,
той духовной раскованности, которая делает его непобедимым.
В тюрьме и на каторге, несмотря на то что, если можно так сказать,
его мысль закована в печаль, Салават как бы заново переживает свою
жизнь. Много написано о Салавате Юлаеве - и не только башкирскими
писателями, но образ, созданный Мустаем Керимом, выделяется из всего,
написанного об этом великом герое.
Разумеется, писатель взялся за эту тему не только для того, чтобы
показать сверхчеловеческую волю, непоколебимую убежденность Салавата в
правоте своего дела. Не эта романтическая идея дала писателю
возможность ощутить драматургическую упругость исследуемого им образа.
Драматурга вдохновляла более важная идея показать муки народного
вожака за поражение восстания. Что там кандалы и тюрьмы, ненависть и
торжество царицы, когда он виновен в страданиях побежденного народа!
Как же так получилось, что народ был разбит? Если дело было
справедливо, почему не удалось победить? Вот трагический вопрос,
который мучает Салавата страшнее тюрьмы и каторги.
В мысленной дискуссии с Екатериной II, когда иезуитски коварная
царица вот-вот одолеет соперника своим сильнейшим аргументам
относительно бессмысленности народного восстания, поскольку: "мой
престол... Емелька ...не потряс, а лишь качнул легонь-ко,чем укрепил
основы царской власти", Салават неожиданно спрашивает: "А на мятеж кто
вынудил нас? Кто?" И он прозревает: это тяжкий гнет феодальной тирании
вложил в руки Салавата оружие и сделал его орудием неотвратимой
исторической справедливости.
Скрупулезно исследуя жизненный путь Салавата, драматург приводит
его к открытию страшной и неразрывной связи между рабством и свободой,
между царицей и им, борцом за волю.
Когда в 1952 году появилась повесть для детей Мустая Карима
"Радость нашего дома", вряд ли кто мог предположить, что родился
зоркий прозаик, способный распутывать тугие и острые узлы человеческих
взаимоотношений, освещать интимные стороны души, заинтересовать
мирового читателя. Было бы ошибкой думать, что повесть "Таганок"
(1962), в которой причудливо переплетаются действительность и мечта,
цикл мудрых сказок "Туда или сюда" (1965) - всего лишь занятия на
тренажере перед космическим полетом в мир "Долгого-долгого детства".
Эти произведения имеют свою привлекательность, прозрачную глубину,
они чарующи и правдивы.
"Долгое-долгое детство" не противостоит "ранней" прозе Мустая
Карима, а органично сплетено с ней. Эта книга в известной мере
продолжает тематику предыдущих ого повестей, она пронизана
чародейством детской фантазии, но в ней пытливое и чистое сознание
отрока смешано, а часто и слито, с чуткой мудростью философа.
Размышления лирического героя над своим детством, его "выходы" во
взрослые годы и взгляд на прошлое с их высоты, собственно, создают
драматическое напряжение этого произведения, дают законченную и
монументальную картину жизни целого поколения советских людей,
выявляют все ту же концепцию раскованной личности, которую писатель
так блестяще реализовал в своих трагедиях.
"Долгое-долгое детство" можно сравнить с "Зачарованной Десной" А.
Довженко, где с такой же романтической приподнятостью перемежаются
грусть ребенка о жизни и грусть мыслителя о детстве.
Постигнутые писателем на войне общечеловеческие основы доброты и
беспощадности не вызывают в нем иронического или пренебрежительного
отношения к погрязшему в мусульманских догмах аулу, где он явился на
свет. Напротив - жизнь за пределами Кляша была словно бы
подтверждением той мудрости, которой обучала его Старшая Мать. А те
люди, на которых он смотрел восторженными детскими глазами, не
померкли в его памяти, а стали более лучезарными, ибо далеко от них на
своем пути он встречал их же искренность, доброту, красоту.
Как-то Мустай Карим сказал, что "Долгое-долгое детство" - это
"книжка о восхищениях и разочарованиях, одним словом, о потрясениях,
которые я испытывал в результате общения с людьми". Писатель очаровал
и потряс нас удивительными судьбами своих односельчан - и перед нами
встают живые и незабываемые образы, благородные и независимые
характеры.
Оригинальна композиция произведения, которое можно было бы,
пожалуй, назвать повестью в новеллах. Однако многие новеллы могут
существовать самостоятельно, а остальные являются лишь звеньями в
единой художественной структуре. Из одной главы в другую переходит
герой-рассказчик, он то мальчик, то опаленный войной солдат. То наяву,
то в воспоминаниях вместе с ним живут не только друзья детских лет, а
целый кляшевский крестьянский мир, в котором выделяются, например,
Черный Юмагул, умеющий увлекательно рассказывать о легендарном коне
Акбузате; красавица Ак-Йондоз (что в переводе означает - Белая
Звезда), навсегда оставшаяся в душе рассказчика идеалом женщины.
Рассказ о жизни Ак-Йондоз, выписанный просто и лаконично, трагичен,
страшен. Этот рассказ со всеми на то основаниями можно считать одним
из наивысших достижений советской новеллистики. Ак-Йондоз напоминает
Аксинью из "Тихого Дона" М. А. Шолохова, но каждая из них - дочь
своего народа. История любви и мук Ак-Йондоз так воссоздана, что след
необычности навсегда остается в сердце читателя как божественное
воспоминание о первой и единственной любви.
В этой главе, пронизанной романтическими образами, наряду с
нежнейшими чувствами есть и самые земные, бытовые зарисовки, что более
выпукло освещают образ дорогой сердцу рассказчика героини. Именно
здесь приподнятый, унаследованный от фольклорного романтизма образный
строй писателя переплетается с могучей реалистической струей.
Мустай Карим, как представитель очень молодой литературы, не может
не испытать на себе векового "фольклорного пресса", из-под которого
трудно уходить на пути строго реалистическего искусства. Но умелое
сочетание элементов романтизма и реализма характеризует все его
творчество, делает его современным, придает ому очаровательное
своеобразие. И мне кажется, не утрачивая святости идеала, Мустай Карим
ведет своего героя по земле, а не по облакам, и все образы, созданные
им, тоже ходят по земным и нередко тернистым тропам.
Еще два женских образа потрясают читателя, это - образы Старшей и
Младшей матерей. Как глубоко проник Myстай Карим в их характер, какую
редкостную даже в масштабах мировой ли-тературы коллизию женских мук и
страстей показал! Возможно, для сознания правоверного мусульманина
нет ничего странного в том, что ребенок имеет двух матерей, которые
живут в одном доме, однако для людей иного мира, где чувство любви к
матери - самое святое чувство, это - трагедия!
Старшая - обладала безраздельной властью, была ореолом матери всей
семьи. Младшая же могла возвыситься над ней лишь тем, что ее любил
отец, хозяин, однако велико ли это преимущество в условиях тяжелого
крестьянского быта? Эти женщины не соперницы из гарема, а страдалицы,
две несчастные труженицы, переполненные достоинством материнства.
Переполовиненное любовью к двум матерям сердце Мустая Карима вобрало в
себя их скрытую, непрерывную, безропотную драму.
Это необычайные, духовно богатые женщины. У них немало поводов
досадить друг другу, но они не опускаются до этого. Младшая, которую
любили, даже чувствовала вину перед той, которую уважали. Они умели
ценить друг друга, потому что были людьми с чуткими и щедрыми
сердцами. Через их образы Мустай Карим сумел показать - и это большое
достижение большого мастера, - что женское, материнское благородство и
доброта в глубинах своих связаны с многочисленными притоками других,
иногда и суровых, чувств, которые обязывают человека слезу самолюбия
превратить в бриллиант человечности.
На мой взгляд, каждый настоящий художник выносит из детства какую-
то одну (а может, и не одну) потрясшую его драматическую загадку,
тайну человеческих взаимоотношений, которую он в зрелые годы пытается
осмыслить, расшифровать, объяснить. Не из того ли таинственного и
трагического круга чувств, в котором жили две матери писателя,
происходят неоднозначность и некатегоричность, мягкость и мудрость его
творений? Думается, что оно так. Оно-то и отразилось на его
диалектическом, проникновенном подходе к противоречивым и сложным
явлениям жизни, на всей философской структуре, пронизывающей его емкое
и разнообразное творчество.
Творческий диапазон Мустая Карима поразительно широк. Литературно-
критические статьи, рецензии, очерки, путевые заметки,
публицистические выступления писателя - это целостный и очень важный
раздел его деятельности. К любой публикации он относится с большой
ответственностью. Поэтому с удвоенной честностью пишет - если о
литераторах, то о тех, чьи книги он любит; если о дорогах, то о тех,
которые пролегли через душу; если анализирует какие-то проблемы, то в
его размышлениях непременно пульсирует новая, никем ранее не
высказанная мысль.
"Не новаторского творчества не может быть,- размышляет он, скажем,
о сущности новаторства,- иначе оно будет обращено назад, в прошлое. И
тем самым потеряет главный смысл. Искусство - открытие и потрясение.
Что открывает поэт? Жизнь. Жизнь как чудо. Жизнь как радость бытия. И
жизнь как форму реализации человеческой личности в высшем ее
выражении. А это уже мотив социально-исторический. Но, добавлю при
этом, важно, чтобы писатель был настроен на открытие".
Мустай Карим делает открытия и в своей эссеистской прозе. Ее
интересно читать, потому что она поучительна не только новизной, но
образной стилистикой мышления. Его проницательные суждения о
художественном переводе, о литературе для детей, о советской
драматургии и конкретный разбор таких произведений, как "Человек и
глобус" В. Лаврентьева, или "Счастливые дни несчастливого человека" А.
Арбузова, или "Миндаугас" Ю. Марцин-кявичуса; творческие портреты
известных башкирских писателей Рашита Нигмати и Баязита Бикбая,
размашисто и на удивление точно очерченные фигуры классиков поэзии
Эндре Ади, Габдуллы Тукая, Максима Рыльского, Назыма Хикмета, Мирзо
Турсун-заде- все это открытия самого автора как человека
оригинального, масштабного, творческого ума.
В повести "Долгое-долгое детство" Мустай Карим вспоминает
башкирское подворье, где царят, напоминающие мне украинские и русские,
дошедшие от язычества, поэтические верования: "Растет в нашем огороде
куст орешника. Дерево это волшебное. Если в самую полночь, когда на
краткий миг расцветает оно, успеешь сорвать цветок, если хватит духа
по всей ладони острой бритвой полоснуть, если засунешь под кожу цветок
- станешь невидимым, в дух бесплотный превратишься. Иди, куда хочешь,
делай, что хочешь - никому тебя не удержать... Сколько летних темных
ночей просидел я с острой отцовской бритвой под этим орешником".
Не удалось Мустаю Кариму увидеть, как среди ночи цветет орешник, но
удалось узреть, как зацветала человеческая душа в наше сложное и
великое время. В рану, оставленную осколком фашистской мины, воин
Мустай Карим спрятал этот цветок жизни и, отдавая всего себя
литературе, постиг состояние незримого и бесплотного могущества,
которое человеку может дать только им выкованное слово. Сегодня от
него ждут новых книг не только Башкирия, не только Россия, но и весь
наш многонациональный советский читатель.
Ему шестьдесят четыре года, свою "полдневную" норму на литературном
поле он выполнил с большим превышением. До вечера еще далеко. А
неутомимые труженики, такие, как Мустай Карим, работают и при свете
звезд, утоляя жажду горячего дня росами с вечерних зорь.
Дмитро Павлычко
1983 г.