Роберт Шекли
Застывший мир
Перевод В. Буки
Файл с книжной полки Несененко Алексея
Лэниган снова увидел тот сон и, хрипло застонав,
проснулся. Он сел и вперил взгляд в фиолетовую тьму, ощущая
вместо лица искаженную ужасом маску. Рядом зашевелилась
жена, Эстель. Лэниган и не взглянул на нее. Все еще во
власти сна, он жаждал реальных доказательств существования
мира.
По комнате медленно проплыл стул и с тихим чмоканьем
прилип к стене. Лэниган облегченно вздохнул.
- Вот, выпей.
- Не надо, все уже в порядке.
Он полностью оправился от кошмара. Мир снова стал самим
собой.
- Тот же сон? - спросила Эстель.
- Да... Не хочу говорить об этом.
- Ну хорошо. Который час, милый?
Лэниган посмотрел на часы.
- Четверть седьмого. - Тут стрелка конвульсивно
дернулась. - Нет, без пяти семь.
- Ты сможешь уснуть?
- Вряд ли. Пожалуй, мне лучше встать.
- Милый, ты не думаешь что не мешало бы...
- Я иду к нему в 12-10.
- Прекрасно, - сказала Эстель и сонно закрыла глаза.
Ее темно-рыжие волосы посинели.
Лэниган выбрался из постели и оделся. Это был обычный
человек, крупного сложения и ничем не примечательный, если
не считать кошмара, сводившего его с ума.
Следующие пару часов он провел на пороге, глядя, как
вспыхивают на заре звезды, превращаясь в Новые.
Позже Лэниган вышел на прогулку. И, как назло, в двух
шагах от дома наткнулся на Джорджа Торштейна. Несколько
месяцев назад он по неосторожности рассказал Торштейну о
своем сне. Торштейн - чистосердечный, приветливый толстяк -
глубоко веровал в собранность, самодисциплину, практичность,
здравый смысл и прочие скучные добродетели. Его прямой,
трезвый подход был тогда необходим Лэнигану. Но сейчас он
только раздражал. Люди типа Торштейна являются, несомненно,
солью земли и опорой государства; но для Лэнигана он
превратился из неудобства в ужас.
- А, Том! Как сынишка? - приветствовал его Торштейн.
- Отлично, - ответил Лэниган, - просто отлично. Он
кивнул с приятной улыбкой и продолжал идти под курящимся
зеленым небом. Но от Торштейна так легко не отделаться.
- Том, мальчик, я тут поразмыслил над твоей проблемой, -
сказал Торштейн. - Я очень беспокоюсь о тебе.
- Как это мило с твоей стороны, - отозвался Лэниган. -
Право, не стоит...
- Но мне хочется! - искренне воскликнул Торштейн. - Я
всегда принимаю участие в людях, Том. Всегда, сызмальства.
А ведь мы с тобой друзья и соседи.
- Это правда, - вяло пробормотал Лэниган. (Когда вам
нужна помощь, самое неприятное - принимать ее).
- Знаешь, Том, думается мне, что тебе не мешало бы
хорошенько отдохнуть.
У Торштейна на все были простые рецепты. Так как он
практиковал душеврачевание без лицензии, то остерегался
прописывать лекарства, которые можно купить в аптеке.
- Сейчас я не могу позволить себе взять отпуск, - сказал
Лэниган. (Небо приобрело красно-розовый оттенок; засохли
три сосны; старый дуб превратился в крепенький кактус).
Торштейн искренне рассмеялся.
- Дружище, ты не можешь себе позволить не взять отпуск
сейчас! Ты устал, взвинчен, слишком много работаешь...
- Я всю неделю отдыхаю.
Лэниган посмотрел на часы. Золотой корпус превратился в
свинцовый, но время, похоже, они показывали точно. Почти
два часа прошло с начала разговора.
- Этого мало, - продолжал Торштейн. - Ты остался здесь,
в городе. А тебе надо слиться с природой. Том, когда ты в
последний раз ходил в поход?
- В поход? Что-то не припомню, чтобы я вообще ходил в
походы.
- Вот, видишь?! Старик, тебе необходимо прочное
сцепление с реальностью и прежде всего с природой. Не улицы
и дома, а горы и реки.
Лэниган снова взглянул на часы и с облегчением убедился,
что они опять золотые. Он был рад - заплатив за них
шестьдесят долларов...
- Деревья и озера, - декламировал Торштейн. - Трава,
растущая под ногами, высокие черные горы, марширующие по
золотому небу...
Лэниган покачал головой.
- Я был в деревне, Джордж. Это ничего не дало.
Торштейн упорствовал.
- Нужно отвлечься от искусственностей.
- Все кажется искусственным, - возразил Лэниган. -
Деревья или дома - какая разница?
- Люди строят дома, - благочестиво пропел Торштейн, - но
Бог создает деревья.
У Лэнигана имелись сомнения в справедливости обоих
положений, но он не собирался делиться ими с Торштейном.
- Возможно, в этом что-то есть. Я подумаю.
- Ты сделай. Кстати, я знаю одно местечко - как раз то,
что нужно. В Мэнэ, у этого маленького озера...
Торштейн был великим мастером бесконечных описаний. К
счастью для Лэнигана, кое- что его отвлекло. Напротив
загорелся дом.
- Эй, чей это дом? - спросил Лэниган.
- Макелби. Третий пожар за месяц.
- Надо, наверное, вызывать пожарных.
- Ты прав. Я сам этим займусь. Помни, что я тебе сказал
про то местечко в Мэнэ.
Он повернулся, и тут произошел забавный случай - асфальт
под его ногами расплавился. Торштейн шагнул, провалился по
колено и упал.
Том ринулся ему на помощь, пока асфальт не затвердел.
- Сильно ударился?
- Проклятье, я, кажется, вывихнул ногу, - пробормотал
Торштейн. - Ну ничего, ходить можно.
И он заковылял сообщить о пожаре. Лэниган стоял и
смотрел, полагая, что пожар этот - дело случайное и
несерьезное. Через минуту, как он ожидал, пожар так же, сам
по себе, погас.
Не следует радоваться чужой беде; но Лэниган не мог не
хихикать, вспоминая о вывихнутой ноге Торштейна. Даже
неожиданное появление потока воды на Мэйн-стрит не испортило
ему настроения. Он улыбнулся колесному пароходу, прошедшему
по небу.
Затем он вспомнил сон и снова почувствовал панику. Надо
спешить к врачу.
На этой неделе кабинет доктора Сэмпсона был маленьким и
темным. Старая серая софа исчезла; на ее месте
располагались два стула с кривыми спинками и кушетка. Но
портрет Андретти висел на своем обычном месте на стене, и
большая бесформенная пепельница была, как всегда, пуста.
В приоткрывшейся внутренней двери появилась голова
доктора Сэмпсона.
- Привет, - сказал он. - Я мигом.
Голова пропала.
Сэмпсон сдержал слово. Все дела заняли у него ровно три
секунды по часам Лэнигана. Еще через секунду Лэниган лежал
на кожаной кушетке со свежей салфеткой под головой.
- Ну, Том, как ваши дела?
- Все так же. Даже хуже.
- Сон?
Лэниган кивнул.
- Давайте-ка припомним его.
- Лучше не стоит, - произнес Лэниган. - Я еще сильнее
боюсь.
Наступил момент терапевтического молчания. Затем доктор
Сэмпсон сказал:
- Вы и раньше говорили, что страшились этого сна; но
никогда не объясняли почему.
- Это звучит глупо...
Лицо Сэмпсона было спокойным, серьезным, собранным; лицо
человека, который ничего не находит глупым, который просто
органически не в состоянии увидеть что- нибудь глупое.
- Хорошо, я скажу вам, - резко начал Лэниган и замолчал.
- Продолжайте, - подбодрил доктор Сэмпсон.
- Видите ли, я боюсь, что когда-нибудь, каким-то образом,
мир моего сна станет реальным. - Он снова замолчал и затем
быстро проговорил: - Однажды я встану и окажусь в том мире.
И тогда тот мир станет настоящим, а этот - сновидением.
Лэнигану хотелось узнать, какое впечатление произвело на
Сэмпсона его безумное откровение. Но по доктору ничего не
было заметно. Он спокойно разжигал свою трубку тлеющим
кончиком указательного пальца. Затем он задул палец и
произнес:
- Ну, продолжайте.
- Продолжать?! Но это все!
На розовато-лиловом ковре появилось пятно размером с
монету. Оно потемнело, сгустилось и превратилось в
маленькое фруктовое дерево. Сэмпсон понюхал плод и печально
посмотрел на Лэнигана.
- Вы ведь и раньше рассказывали мне о своем сне, Том.
Лэниган кивнул.
- Мы все обсудили, проследили его истоки,
проанализировали значение... Мы поняли, мне верится, зачем
вы терзаете себя этим кошмаром. И все же вы каждый раз
забываете, что ваш ночной ужас - не более, чем сон, который
вы сами вызвали, чтобы удовлетворить потребности своей
психики.
- Но мой ночной кошмар очень реалистичен!
- Вовсе нет, - уверенно заявил доктор Сэмпсон. - Просто
это независимая и самоподдерживающаяся иллюзия.
Человеческие поступки основаны на определенных
представлениях о природе мира. Подтвердите их, и его
поведение становится понятным и резонным. Но изменить эти
представления, эти фундаментальные аксиомы почти невозможно.
Например, как вы докажете человеку, что им не управляют по
секретному радио, которое слышит только он?
- Понимаю, - пробормотал Лэниган. - И я?..
- Да, Том. С вами то же самое. Вы хотите, чтобы я
доказал, что реален этот мир, а тот ваш ночной - вымысел.
Вы откажетесь от своей фантазии, если я вам представлю
необходимые доказательства.
- Совершенно верно!
- Но видите ли, я не могу их представить, - закончил
Сэмпсон. - Природа мира очевидна, но недоказуема.
Лэниган задумался.
- Послушайте, доктор, я ведь не так болен, как тот парень
с секретным радио?
- Нет. Вы более разумны, более рациональны. У вас есть
сомнения в реальности мира; но, к счастью, вы также
сомневаетесь в состоятельности вашей иллюзии.
- Тогда давайте попробуем, - предложил Лэниган. - Я
понимаю сложность вашей задачи; но клянусь: буду принимать
все, что смогу заставить себя принять.
- Честно говоря, это не моя область, - поморщился
Сэмпсон. - Здесь нужен метафизик. Не знаю, насколько я...
- Попробуем, - взмолился Лэниган.
- Ну хорошо, начнем... Мы воспринимаем мир через
ощущения и, следовательно, при заключительном анализе должны
руководствоваться их показаниями.
Лэниган кивнул, и доктор продолжал:
- И так, мы знаем, что предмет существует, поскольку наши
чувства говорят нам о его существовании. Как проверить
точность наших наблюдений? Сравнивая их с ощущениями других
людей. Известно, что наши чувства не лгут, если чувства и
других людей говорят о существовании данного предмета.
- Таким образом, мир - всего лишь то, что думает о нем
большинство людей, - после некоторого раздумья заключил
Лэниган.
Сэмпсон скривился.
- Я тоже предупреждал, что сила в метафизике. Все-таки
мне кажется, что это наглядный пример.
- Да... Но доктор, а предположим все наблюдатели
ошибаются? Предположим, что существует множество миров и
множество реальностей. Предположим, что это всего лишь одно
произвольное существование из бесконечного числа возможных.
Или предположим, что сама природа реальности способна к
изменению, и каким-то образом я его воспринимаю?
Сэмпсон вздохнул и машинально пристукнул линейкой
маленькую зеленую крысу, копошащуюся у него под полой
пиджака.
- Ну, вот, - промолвил он, - Я не могу опровергнуть ни
одно из ваших предложений. Мне кажется, Том, что нам лучше
обсудить сон целиком.
Лэниган поморщился.
- Я бы не хотел. У меня такое чувство...
- Знаю, знаю, - заверил Сэмпсон, отечески улыбаясь. - Но
это прояснит все раз и навсегда, разве нет?
- Наверное, - согласился Лэниган. Он набрался смелости и
выдохнул: - В общем, начинается мой сон...
На него налетел страх. Он почувствовал неуверенность,
слабость, ужас. Попытался подняться с кушетки. Нависшее
лицо доктора... блеск металла...
- Расслабьтесь... Успокойтесь... Думайте о чем-нибудь
приятном...
Затем Лэниган, или мир, или оба - отключились.
Лэниган и (или) мир пришли в себя. Возможно, время шло,
а возможно, и нет. Все, что угодно, могло случиться, а
могло и не случиться. Лэниган сел и посмотрел на Сэмпсона.
- Как вы себя чувствуете? - спросил Сэмпсон.
- Отлично, - сказал Лэниган. - Что произошло?
- Вам стало плохо. Ничего, все пройдет.
Лэниган откинулся на спинку и постарался успокоится.
Доктор сидел за столом и что-то писал. Лэниган с закрытыми
глазами досчитал до двадцати и осторожно открыл. Сэмпсон
все еще писал.
Лэниган огляделся, насчитал на стенах пять картин.
Внимательно изучил зеленый ковер и снова закрыл глаза. На
этот раз он досчитал до пятидесяти.
- Ну, может быть, теперь можете рассказать? -
поинтересовался Сэмпсон, откладывая ручку.
- Нет, не сейчас, - ответил Лэниган. (Пять картин,
зеленый ковер.)
- Как хотите, - развел руками доктор. - Наше время
заканчивается. Но если вы подождете в приемной...
- Нет, спасибо, пойду домой.
Лэниган встал, прошел по зеленому ковру к двери,
оглянулся на пять картин и лучезарно улыбающегося доктора.
Затем вышел через дверь в приемную, через приемную и наружую
дверь в коридор к лестнице и по лестнице.
Он шел и смотрел на деревья с зелеными листьями,
колышущимися слабо и предсказуемо. Было транспортное
движение - чинно, в одном направлении по одной стороне, а в
другом - по другой. Было небо - неизменно голубое.
Сон? Лэниган ущипнул себя. Щипок во сне? Он не
проснулся.
Он закричал. Воображаемый крик? Он не проснулся.
Лэниган находился в мире своего кошмара.
Улица на первый взгляд казалась обычной городской улицей.
Тротуар, мостовая, машины, люди, здания, небо над
головой, солнце в небе. Все в норме. Кроме того, что
ничего не происходило.
Асфальт ни разу не вскрикнул под ногами. Вот возвышается
Первый национальный городской банк; он был здесь вчера, что
само по себе достаточно плохо; но гораздо хуже, что он
наверняка будет здесь завтра, и через неделю, и через год.
Первый Национальный городской банк (основан в 1892 году)
чудовищно лишен возможности превращений. Он никогда не
станет надгробием, самолетом, костями доисторической
живности. Он неизбежно будет оставаться строением из бетона
и стали, зловеще настаивая на своей неизменности, пока его
не снесут люди.
Лэниган шел по застывшему миру под голубым небом,
дразняще обещающим что-то, чего никогда не будет. Машины
неумолимо соблюдали правостороннее движение, пешеходы
переходили дорогу на перекрестках, показания часов в
пределах нескольких минут совпадали.
Город где-то кончался. Но Лэниган знал совершенно точно,
что трава не растет под ногами; то есть, она растет,
безусловно, но слишком медленно, незаметно для чувств. И
горы возвышаются, черные и угрюмые, но гиганты замерли на
полушаге. Они никогда не промаршируют по золотому (или
багряному, или зеленому) небу.
Сущность жизни, как-то сказал доктор Сэмпсон, -
изменение. Сущность смерти - неизменность. Даже у трупа
есть признаки жизни, пока личинки пируют на слепом глазе, и
мясные мухи сосут соки из кишечника.
Лэниган осмотрел труп мира и убедился, что тот
окончательно мертв.
Лэниган закричал. Он кричал, пока вокруг собирались люди
и глядели на него (но ничего не делали и ни во что не
превращались), а потом, как и полагалось, пришел полицейский
(но солнце не изменило его форму), а затем по безнадежно
однообразной улице примчалась карета скорой помощи (на
четырех колесах, вместо трех или двадцати пяти), и санитары
доставили его в здание, оказавшееся именно там, где они
ожидали, и было много разговоров между людьми, которые и
оставались сами собой, в комнате с постоянно белыми стенами.
И был вечер, и было утро, и был первый день.