Роберт Шекли
Доктор Вампир и его мохнатые друзья
Перевод Н. Галь
Файл с книжной полки Несененко Алексея
Думается, здесь я в безопасности. Живу теперь в
небольшой квартире северо- восточнее Сокало, в одном из
самых старых кварталов Мехико-сити. Как всякого иностранца,
меня вначале поразило, до чего страна эта на первый взгляд
напоминает Испанию, а на самом деле совсем другая. В
Мадриде улицы - лабиринт, который затягивает тебя все
глубже, к потаенной сердцевине, тщательно оберегающей свои
скучные секреты. Привычка скрывать обыденное, несомненно,
унаследована от мавров. А вот улицы Мехико - это лабиринт
наизнанку, они ведут вовне, к горам, на простор, к
откровениям, которые, однако же, навсегда остаются
неуловимыми. Мехико словно бы ничего не скрывает, но все в
нем непостижимо, Так повелось у индейцев в прошлом, так
остается и ныне, самозащита их - в кажущейся открытости; так
защищена прозрачностью актиния, морской анемон.
На мой взгляд, это способ очень тонкий, он применим везде
и всюду. Я перенимаю мудрость, рожденную в Теночтитлане или
Тласкале; я ничего не прячу и таким образом ухитряюсь все
утаить.
Как часто я завидовал воришке, которому только и надо
прятать украденные крохи! Иные из нас не столь удачливы,
наши секреты не засунешь ни в карман, ни в чулан; их не
уместишь даже в гостиной и не закопаешь на задворках. Жилю
де Ресу понадобилось собственное тайное кладбище чуть
поменьше Пер-Лашез. Мои потребности скромнее; впрочем, не
намного.
Я человек не слишком общительный. Моя мечта - домик
где-нибудь в глуши, на голых склонах Ихтаксихуатля, где на
многие мили кругом не сыщешь людского жилья. Но поселиться
в таком месте было бы чистейшим безумием. Полиция
рассуждает просто: раз ты держишься особняком, значит, тебе
есть что скрывать; вывод далеко не новый, но почти
безошибочный. Ох уж эта мексиканская полиция, как она
учтива и как безжалостна! Как недоверчиво смотрит на
всякого иностранца и как при этом права! Она бы тут же
нашла предлог обыскать мое уединенное жилище, и, конечно,
истина сразу вышла бы наружу... Было бы о чем три дня
трубить газетам.
Всего этого я избежал, по крайней мере на время, выбрав
для себя мое теперешнее жилище. Даже Гарсия, самый рьяный
полицейский во всей округе, не в силах себе представить, что
я проделываю в этой тесной, доступной всем взорам квартире.
ТАЙНЫЕ НЕЧЕСТИВЫЕ, ЧУДОВИЩНЫЕ ОПЫТЫ. Так гласит молва.
Входная дверь у меня обычно приотворена. Когда лавочники
доставляют мне провизию, я предлагаю им войти. Они никогда
не пользуются приглашением, скромность и ненавязчивость у
них в крови. Но на всякий случай я всегда их приглашаю.
У меня три комнаты, небольшая анфилада. Вход через
кухню. За нею кабинет, дальше спальня. Ни в одной комнате
я не затворяю плотно дверь. Быть может, стараясь всем
доказать, как открыто я живу, я немного пересаливаю. Ведь
если кто-нибудь пройдет до самой спальни, распахнет дверь
настежь и заглянет внутрь, мне, наверно, придется покончить
с собой.
Пока еще никто из моих посетителей не заглядывал дальше
кухни. Должно быть, они меня боятся.
А почему бы и нет? Я и сам себя боюсь.
Моя работа навязывает мне очень неудобный образ жизни.
Завтракать, обедать и ужинать приходится дома. Стряпаю я
прескверно, в самом дрянном ресторанчике по соседству кормят
лучше. Даже всякая пережаренная дрянь, которой торгуют на
улицах с лотков, и та вкуснее несъедобной бурды, какую я
себе готовлю.
И что еще хуже, приходится изобретать нелепейшие
объяснения: почему я всегда ем дома? Доктор запретил мне
все острое, говорю я соседям, мне нельзя никаких пряностей и
приправ - ни перца, ни томатного соуса, ни даже соли...
Отчего так? Всему виной редкостная болезнь печени. Где я
ее подхватил? Да вот много лет назад в Джакарте поел
несвежего мяса...
Вам покажется, что наговорить такое нетрудно. А мне не
так-то легко упомнить все подробности. Всякий враль
вынужден строить свою жизнь по законам ненавистного,
противоестественного постоянства. Играешьсвоюроль, и она
становится твоим мученьем и карой.
Соседи с легкостью приняли мои корявые объяснения. Тут
есть некоторая несообразность? Что ж, в жизни всегда так
бывает, полагают они, считая себя непогрешимыми судьями и
знатоками истины; а на самом деле они судят обо всем,
основываясь только на правдоподобии.
И все же соседи поневоле чуют во мне чудовище. Эдуарде,
мясник, однажды сказал:
- А знаете, доктор, вампирам ведь нельзя соленого.
Может, вы тоже вампир, а?
Откуда он узнал про вампиров? Вероятно, из кино или
комиксов. Я не раз видел, когда я прохожу мимо, старуки
делают магические знаки: спешат оберечь себя от дурного
глаза; я слышал, как детишки шепчут за моей спиной: "Доктор
Вампир, доктор Вампир..."
Старухи и дети! Вот хранители скудной мудрости, которой
обладает этот народ. Да и мясникам тоже кое-что известно.
Я не доктор и не вампир. И все же старухи и дети
совершенно правы, что меня остерегаются. По счастью, их
никто не слушает.
Итак, я по-прежнему питаюсь у себя в кухне - покупаю
молодого барашка, козленка, поросенка, крольчатину,
говядину, телятину, кур, изредка дичь. Это единственный
способ заполучить в дом достаточно мяса, чтобы накормить
моих зверей.
В последнее время еще один человек начал смотреть на меня
с подозрением. К несчастью, это не кто иной, как Диего Хуан
Гарсия, полицейский.
Гарсия коренаст, широколиц, осторожен, это примерный
служака. Здесь, в Сокало, он слывет неподкупным - своего
рода Катон из племени ацтеков, разве что не столь крутого
нрава. Если верить торговке овощами, а она, кажется, в меня
влюблена, Гарсия полагает, что я, по всей вероятности,
немец, военный преступник, ускользнувший от суда.
Поразительный домысел, по существу, это неверно, и,
однако, чутье Гарсию не обманывает. А он убежден, что попал
в самую точку. Он бы уже принял меры, если бы не
заступничество моих соседей. Сапожник, мясник, мальчишка
чистильщик обуви и особенно торговка овощами - все за меня
горой. Всем им присущ обывательский здравый смысл, и они
верят, что я таков, каким они меня представляют. Они
поддразнивают Гарсию:
- Да неужто ты не видишь, этот иностранец тихий,
добродушный, просто ученый чудак, никакого вреда от него
нет.
Нелепость в том, что и это, по существу, неверно, однако
чутье их не обманывает.
Бесценные мои соседи величают меня доктором, а иногда и
профессором. Столь почетными званиями меня наградили так,
словно это само собой разумелось, как бы за мой внешний
обдик. Никаких таких титулов я не добивался, но и отвергать
их не стал. "Сеньор доктор"- это тоже маска, которой можно
прикрыться.
А почему бы им и не принимать меня за ученого! У меня
непомерно высокий залысый лоб, а щетина волос на висках и на
темени изрядно тронута сединой, и суровое квадратное лицо
изрезано морщинами. Да еще по выговору сразу слышно, что я
из Европы и так старательно строю фразу по-испански... И
очки у меня в золотой оправе! Кто же я, если не ученый, и
откуда, если не из Германии? Такое звание обязывает к
определенному роду занятий, и я выдаю себя за профессора
университета. Мне, мол, предоставлен длительный отпуск, ибо
я пишу книгу о тольтеках - собираюсь доказать, что культура
этого загадочного племени родственна культуре инков.
- Да, господа, полагаю, что книга моя вызовет переполох в
Бонне и Гейдельберге. Поколеблены будут кое-какие
признанные авторитеты. Кое-кто наверняка попытается
объявить меня фантазером и маньяком. Видите ли, моя теория
чревата переворотом в науке о доколумбовой Америке.
Вот такой личностью я задумал изобразить себя еще до
того, как отправился в Мексику. Я читал Стефенеа,
Прескотта, Вайяна, Альфонсо Касо. Я даже не поленился
переписать первую треть диссертации Драйера о
взаимопроникновении культур - он пытался доказать, что
культуры майя и тольтеков взаимосвязаны, оппоненты разнесли
его в пух и прах. Итак, на стол мой легло около
восьмидесяти рукописных страниц, я вполне мог их выдать за
собственный труд. Эта незаконченная рукопись оправдывает
мое пребывание в Мексике. Всякий может поглядеть на полные
премудрости страницы, раскиданные по столу, и воочию
убедиться, что я за человек.
Мне казалось, этого хватит; но я упустил из виду, что
разыгрываемая мною роль не может не воздействовать на
окружающих. Сеньор Ортега, бакалейщик, тоже интересуется
доколумбовой историей и, на мою беду, обладает довольно
широкими познаниями по этой части. Сеньор Андраде,
парикмахер, как выяснилось, родом из небольшого городка
всего в пяти милях от развалин Теотиуакана. А малыш Хорке
Сильверио, чистильщик обуви (его мать служит в закусочной),
мечтает поступить в какой-нибудь знаменитый университет и
смиренно спрашивает, не могу ли я замолвить за него словечко
в Бонне...
Я - жертва надежд и ожиданий моих соседей. Я сделался
профессором не на свой, а на их образец. По их милости я
долгими часами торчу в Национальном музее антропологии,
убиваю цельте дни, осматривая Теотиукан, Тулу, Шочикалько.
Соседи вынуждают меня без устали трудиться над научными
изысканиями. И я в самом деле становлюсь тем, кем
прикидывался, - ученым мужем, обладателем необъятных
познаний и в придачу помешанным.
Я проникся этой ролью, она неотделима от меня, она меня
преобразила; я уже и вправду верю, что между инками и
тольтеками могла существовать связь, у меня есть
неопровержимые доказательства, я всерьез подумываю предать
гласности свои на ходки и открытия...
Все это довольно утомительно и совсем некстати.
В прошлом месяце я изрядно перепугался. Сеньора Эльвира
Масиас, у которой я снимаю квартиру, остановила меня на
улице и потребовала, чтобы я выбросил свою собаку.
- Но у меня нет никакой собаки, сеньора!
- Прошу прощения, сеньор, но у вас есть собака. Вчера
вечером она скулила и скреблась в дверь, я сама слышала. А
мой покойный муж собак в доме не терпел, такие у него были
правила, и я их всегда соблюдаю.
- Дорогая сеньора, вы ошибаетесь. Уверяю вас...
И тут, откуда ни возьмись, Гарсия, неотвратимый, как сама
смерть, в наглаженной форме хакки; подкатил, пыхтя, на
велосипеде и прислушивается к нашему разговору.
- Что-то скреблось, сеньора? Термиты или тараканы?
Она покачала головой:
- Совсем не такой звук.
- Значит, крысы. К сожалению, должен вам сказать, в
вашем доме полно крыс.
- Я прекрасно знаю, как скребутся крысы, - с глубокой,
непобедимой убежденностью возразила сеньора Эльвира. - А
это было совсем другое, так только собака скребется, и
слышно было, что это у вас в комнатах. Я уже вам сказала, у
меня правило строгое - никаких животных в доме держать не
разрешается.
Гарсия не сводил с меня глаз, и во взгляде этом я видел
отражение всех моих злодеяний в Дахау, Берген-Бельзене и
Терезиенштадте. И очень хотелось сказать ему, что он
ошибается, что я не палач, а жертва, и годы войны провел за
колючей проволокой в концлагере на Яве.
Но я понимал: все это не в счет. Мои преступления
против человечества отнюдь не выдумка, просто Гарсия учюял
не те ужасы, что свершились год назад, а те, что свершатся
через год.
Быть может, в ту минуту я бы во всем признался, не
обернись сеньора Эльвира к Гарсии со словами:
- Ну, что будете делать? Он держит в квартире собаку, а
может, и двух, бог знает, какую еще тварь он у себя держит.
Что будете делать?
Гарсия молчал, его неподвижное лицо напоминало каменную
маску Тлалока в Чолулском музее. А я вновь прибегнул к
обычному способу прозрачной самозащиты, который до сих пор
помогал мне хранить мои секреты. Скрипнул зубами, раздул
ноздри, словом, постарался изобразить "свирепого испанца".
- Собаки?! - заорал я. - Сейчас я вам покажу собак!
Идите обыщите мои комнаты! Плачу по сотне песо за каждую
собаку, которую вы у меня найдете! За каждого поро дистого
пса - по двести! Идите и вы, Гарсия, зовите друзей и
знакомых! Может, я у себя и лошадь держу, а? Может еще и
свинью? Зовите свидетелей, зовите газетчиков, репортеров,
пускай в точности опишут мой зверинец!
- Зря вы кипятитесь, - равнодушно сказал Гарсия.
- Вот избавимся от собак, тогда не стану кипятиться! -
горланил я. - Идемте, сеньора, войдите ко мне в комнаты,
загляните под кровать, может, там сидит то, что вам
примерещилось. А когда наглядитесь, будьте любезны вернуть
мне, что останется от платы за месяц, и задаток тоже, и я
перееду со своими невидимыми собаками на другую квартиру.
Гарсия как-то странно на меня посмотрел. Должно быть, на
своем веку он видел немало крикунов. Говорят, вот так лезут
на рожон преступники определенного склада.
- Что ж, пойдем погладим, сказал он сеньоре Эльвире. И
тут, к моему изумлению, - не ослышался ли я? - она заявила:
- Ну уж нет! Благородному человеку я верю на слово.
Повернулась и пошла прочь.
Я хотел было для полноты картины сказать Гарсии - может
он еще сомневается, так пускай и сам осмотрит мою квартиру.
По счастью, я вовремя прикусил язык. Гарсии нет дела до
приличии. Он бы ве побоялся остаться в дураках.
- Устал, - сказал я. - Пойду прилягу.
Тем и кончилось.
На этот раз я запер входную дверь. Оказалось, все висело
на водоске. Пока мы препирались, несчастная зверюга
перегрызла ремень, который удерживал ее на привязи, вылезла
в кухню и здесь на полу издохла.
От трупа я избавился обычным способом - скормил
остальным. И после этого удвоил предосторожности. Купил
радиоприемник, чтобы заглушать голоса моих зверей, как ни
мало от них было шуму. Подстелил под клетки толстые
циновки. А запахи отбивал крепким табаком - ведь курить
ладаном было бы слишком дерзко и пошло. А какая странная
насмешка - заподозрить, что я держу собак! Собаки - мои
злейшие враги. Они-то знают, что у меня творится. Они
издавна верные союзники людей. Они предатели животного
мира, как я - предатель человечества. Умей собаки говорить,
они немедля бросились бы в полицию и разоблачили меня.
Когда битва с человечеством наконец разразится, собакам
придется разделить судьбу своих господ - выстоять или пасть
вместе с ними.
Проблеск боязливой надежды: детеныши последнего помета
обещают многое. Из двенадцати выжили четверо - и растут
гладкие, сильные, смышленые. Но вот свирепости им не
хватает. Видно, как раз это им с генами по наследству не
передалось. Кажется, они даже привязались ко мне - как
собаки! Но, конечно, в следующих поколениях можно будет
постепенно исправить дело.
Человечество хранит в памяти зловещие предания о помесях,
созданных скрещиванием различных видов. Таковы, среди
прочих, химера, грифон и сфйнкс... Мне кажется, эти
устрашающие видения античного мира - своеобразное
воспоминание о будущем, так Гарсия предощущает еще не
содеянные мною преступления.
Плиний и Диодор повествуют о чудовищных
полуверблюдах-полустраусах, полульвах-полуорлах, о
созданиях, рожденных лошадью от дракона или тигра. Что
подумали бы эти древние летописцы про помесь росомахи с
крысой? Что подумает о таком чуде современный биолог?
Нынешние ученые нипочем не признают, что такая помесь
возможна, даже когда мои геральдические звери станут кишмя
кишеть в городах и селах. Ни один здравомыслящий человек не
поверит, что существует тварь величиной с волка, свирепая и
коварная, как росомаха, и притом такая же общественная,
легко осваивающаяся в любых условиях и плодовитая, как
крыса. Завзятый рационалист будет отрицать столь
невероятный вымысел даже в ту минуту, когда зверь вцепится
ему в глотку.
И он будет почти прав. Такой продукт скрещивания всегда
был явно невозможен... до тех самых пор, пока в прошлом
году я его не получил.
Скрытность, вызванная необходимостью, иногда
перерождается в привычку. Вот и в этом дневнике, тае я
намеревался сказать все до конца, я до сих пор не объяснил,
чего ради надумал выводить чудовищ и к чему их готовлю.
Они возмутся за работу примерно через три месяца, в
начале июля. К тому времени здешние жители заметят, что в
трущобах по окраинам Сокало появилось множество неизвестных
животных. Внешность их будут описывать туманно и неточно,
но станут дружно уверять, что твари эти - крупные, свирепые
и неуловимые. Новость доведут до сведения властей,
промелькнут сообщения в газетах. Поначалу разбои припишут
волкам или одичавшим псам, хотя незваные гости с виду на
собак ничуть не похожи.
Попробуют истребить их обычными способами - но
безуспешно. Загадочные твари рассеются по всей столице,
проникнут в богатые пригороды - в Педрегал и Койсокан. К
тому времени станет известно, что они, как и люди, всеядны.
И уже возникнет подозрение (вполне справедливое), что
размножаются они с необычайной быстротой.
Вероятно, только позже оценят, насколько они разумны.
На борьбу с нашествием будут направлены воинские части -
но тщетно. Над полями и селениями загудят самолеты; но что
им бомбить? Эти твари не мишень для обычного оружия, они не
ходят стаями. Они прячутся по углам, под диванами, в
чуланах, они все время тут, подле вас, но ускользают от
взгляда... Пустить в ход отраву? Но они жрут то, что вы им
подсовываете.
И вот настает август, и люди уже совсем бессильны
повлиять на ход событий. Мехико занят войсками, но это одна
видимость: орды зверей захлестнули Толуку, Икстапан,
Тепальсинго, Куэрнаваку, и, как сообщают, их уже видели в
Сан-Луис Потоси, в Оахаке и Вера-Крусе.
Совещаются ученые; предложены чрезвычайные меры, в
Мексику съезжаются специалисты со всего света. Зверье не
созывает совещаний и не публикует манифестов. Оно попросту
плодится и множится, оно уже распространилось к северу до
самого Дуранго и к югу вплоть до Вильярмосы.
Соединенные Штаты закрывают свои границы - еще один
символический жест. Звери достигают Пьедрас Неграс, не
спросясь переходят Игл Пасс; без разрешения появляются в Эль
Пасо, Ларедо, Браунзвиле. Как смерч, проносятся по равнинам
и пустыням, как прибой, захлестывают, города. Это пришли
мохнатые друзья доктора Вампира, и они уже не уйдут.
И, наконец, человечество понимает: задача не в том,
чтобы уничтожить загадочное зверье. Нет, задача - не дать
зверью уничтожить человека.
Я нимало не сомневаюсь: это возможно. Но тут
потребуются объединенные усилия и изобретательность всего
человечества. Вот чего хочу я достичь, выводя породу
чудовищ.
Видите ли, надо что-то делать. Я задумал своих зверей
как противовес, как силу, способную сдерживать неуправляемую
машину - человечество, которое обезумев, губит и себя, и всю
нашу планету. В конце концов, какое у человека право
истреблять неугодные ему виды жизни? Неужели все живое на
Земле должно либо служить его так плохо продуманным планам,
либо сгинуть? Разве каждый вид, каждая форма жизни не имеет
права на существование - права бесспорного и
неопровержимого?
Хоть я и решился на самые крайние меры, они небесполезны
для рода людского. Никого больше не будут тревожить
водородная бомба, бактериологическая война, гибель лесов,
загрязнение водоемов и атмосферы, парниковый эффект и
прочее. В одно прекрасное утро все эти страхи покажутся
далеким прошлым. Человек вновь будет зависеть от природы.
Он останется единственным в своем роде разумным существом,
хищником; но отныне он вновь будет подвластен сдерживающим,
ограничивающим силам, которых так долго избегал.
Он сохранит ту свободу, которую ценит превыше всего, - он
все еще волен будет убивать; он только потеряет возможность
истреблять дотла.
Пневмония - великий мастер сокрушать надежды. Она убила
моих зверей. Вчера последний поднял голову и поглядел на
меня. Большие светлые глаза его потускнели. Он поднял
лапу, выпустил когти и легонько царапнул мою руку.
И я не удержался от слез, потому что понял: несчастная
тварь старалась доставить мне удовольствие, она знала, как
жаждал я сделать ее свирепой, беспощадной - бичем рода
людского.
Усилие оказалось непомерным. Великолепные глаза
закрылись. Зверь чуть заметно содрогнулся и испустил дух.
Конечно, пневмонией можно объяснить не все. Помимо того,
просто не хватило воли к жизни. С тех пор, как Землею
завладел человек, все другие виды утратили жизнестойкость.
Порабощенные еноты еще резвятся в поредевших Адирондакских
лесах, и порабощенные львы обнюхивают жестянки из-под пива в
Крюгер-парке. Они, как и все остальные, существуют только
потому, что мы их терпим, ютятся в наших владениях, словно
временные поселенцы. И они это знают.
Вот почему трудно найги в животном мире жизнелюбие,
стойкость и силу духа. Сила духа - достояние победителей.
Со смертью последнего зверя пришел конец и мне. Я
слишком устал, слишком подавлен, чтобы начать сызнова. Мне
горько, что я подвел человечество. Горько, что подвел
львов, страусов, тигров, китов и всех, кому грозит вымирание
и гибель. Но еще горше, что я подвел воробьев, ворон, крыс,
гиен - всю эту нечисть, отребье, которое только для того и
существует, чтобы человек его уничтожал. Самое искреннее
мое сочувствие всегда было на стороне изгнанников, на
стороне отверженных, заброшенных, никчемных - я и сам из их
числа.
Разве оттого только, что они не служат человеку, они -
нечисть и отребье? Да разве не все формы жизни имеют право
на существование - право полное и неограниченное? Неужели
всякая земная тварь обязана служить одному-единственному
виду, иначе ее сотрут с лица Земли?
Должно быть, найдется еще человек, который думает и
чувствует, как я. Прошу его: пусть продолжает борьбу,
которую начал я, единоличную войну против наших сородичей,
пусть сражается с ними, как сражался бы с бушующим пламенем
пожара.
Страницы эти написаны для моего предполагаемого
преемника.
Что до меня, недавно Гарсия и еще какой-то чин явились ко
мне на квартиру для "обычного" санитарного осмотра. И
обнаружили трупы нескольких выведенных мною тварей, которые
я еще не успел уничтожить. Меня арестовали, обвинили в
жестоком обращении с животными и в том, что я устроил у себя
на дому бойню без соответствующего разрешения.
Я собираюсь признать себя виновным по всем пунктам.
Обвинения эти ложны, но - согласен - по сути своей они
безусловно справедливы.